Сибирские огни, 1985, № 5

младший из всех собиравшихся у того ко­ стерка, бывал здесь потому, что, как я уже говорил, считался в бригаде как бы поэтом, хотя и по совместительству. Но главным же образом, как я теперь понимаю, потому, что был обладателем единственного в части лер­ монтовского томика. Начинались наши посиделки с того, что ко­ мандир бригады Евгений Иванович Фоми­ ных, набросив на плечи потемневшую от мелкого и нудного дождя плаш-накидку и устало протягивая иззябшие руки к скупому костерку, на правах старшего и — не скрою, благоволившего ко мне, как я не однажды имел возможность убедиться в этом, именно за мою склонность к рифмованному слову,— негромко говорил, обращаясь ко мне: — Ну, как, сержант, что НОВ 9 Г 0 сочини­ ли вы?.. Здесь надо сказать, что, сколько я помню, он, в отличие от многих наших офицеров, в том числе и политработников, никогда не позволял себе ни к кому из подчиненных об­ ращаться на «ты». — Или телефонная катушка выбила все ваше вдохновение?..— спрашивал он, устало улыбаясь. Упоминание о телефонной катушке не бы­ ло случайным: как я уже говорил, я в то время был связистом и железная и увеси­ стая телефонная катушка, не добром будь помянута, наглаживала мою спину основа­ тельно... Я вынимал заветный блокнот и, смущаясь от внимания к себе начальства, начинал чи­ тать то, что удавалось мне зарифмовать в течение минувшей недели или месяца. Но я хорошо знал, что просьба эта ко мне — почитать свои стихи — носила не­ сколько формальный характер, как, скажем, известная дань вежливости, и потому не долго мучил слушателей своими неумелыми виршами. Я догадывался, что все слушав­ шие меня, может быть, кроме Евгения Ива­ новича, которому и впрямь поэтические опы­ ты мои были почему-то любопытны, да лей­ тенанта Лейкина, моего ровесника и недол­ гого друга, слушают меня, что называется «вполуха». Поэтому после прочтения двух­ трех стихотворений я свертывал свой блок­ нот и раскрывал лермонтовский томик. — Прочти-ка,— первым оживлялся Васи­ лий Демьянович,— про это: «Москва, Моск­ ва...» Он каждый раз просил меня именно об этом. Очевидно, известную роль здесь игра­ ло и то обстоятельство, что был он и по рождению и по прописке москвичом. И я читал, уже отбросив с.мущение и ро­ бость: Москва, Москва, люблю тебя, как сын. Как русский,—сильно, пламенно и нежно!.. Но я люблю, за что. не знаю сам. Ее степей холодное молчанье. Ее лесов безбрежных колыханье, Разливы рек ее, подобные морям... ненных, хотя он и был страстным любите­ лем поэзии, я читал «Завещание»; Наедине с тобою, брат. Хотел бы я побыть: На свете мало, говорят. Мне остается жить! Слушал он как-то особенно серьезно, ссу­ тулившись и весь подавшись вперед. А ког­ да звучали заключительные строки стихо­ творения: ,Ты расскажи всю правду ей. Пустого сердца не жалей; Пускай она поплачет... Ей ничего не значит!— он обычно, побледнев, вставал и молча уходил. Лишь несколько позднее, по письмам, оставшимся после него, я понял, что с ним происходило тогда: у него была любовь, и любовь несчастливая. И о том, что она не­ счастлива, он узнал именно в те дни... Евгений Иванович Фоминых и майор Ну- руллаев «заказов» не делали, но я уже знал, что более всего им было любо стихотворе- • ние «Сон». И я, снова волнуясь, ибо это были и мои самые любимые тогда стихи, читал: В полдневный жар, в долине Дагестана С свинцом в груди лежал недвижим я... я уже знал пристрастия всех, кто загля­ дывал на этот огонек. И вслед за «Моск­ вой...» читал «Родину». Это было любимое стихотворение подполковника Рылеева. Вокруг нас простирался пейзаж северо-за­ падной окраины средней полосы России — равнинные поля, перемежающиеся болотами, окаймленными кое-где рощицами и переле­ сками, вырубленными, впрочем, довольно ос­ новательно огнем войны. Низинный и кочко­ ватый луг, изрытый пехотными траншеями и ходами сообщений, простирался перед на­ ми. Дальше рассекали темь отдаленные вспышки пулеметных очередей, обозначав­ шие передний край, где сидела наша пехо­ та. А рядом темнели силуэты наших танков, полуукрытых брустверами капониров и тем­ ной навесью намокшего брезента. Над нами смыкались еловые и пихтовые лапы не­ скольких деревьев, стоявших вдоль склона оврага. И в кругу их потаенно горел, если это бывало в непогодь, то есть когда не ра­ ботала немецкая авиация, наш костерок, ис- точавший неяркие искры, не долетавшие да- же и до макушек этих деревьев, меж ветвей которых лишь изредка пробрызгивал невер­ ный свет звезд. Чаще же силуэты этих де­ ревьев обрисовывала на темном фоне неба мертвенная бледность осветительных ракет, методически запускаемых немцами вдоль пе­ реднего края. Блики негреющего огня освещали наши лица, притененные пилотками или танко­ шлемами, пробегали по нашим уставшим рукам, охватившим колени, вспыхивали в наших глазах, тоже уставших и щурившихся от усталости и сырого дымка. И, как закли­ нание и пророчество, звучали слова поэта, словно бы склонившегося над нами: Глубокая еще дымилась рана. По капле кровь точилася моя... Если В этом кругу оказывался лейтенант Лейкин, что бывало весьма не часто, ибо обязанности командира боевого взвода не всегда позволяли ему отлучаться от подчи­ И дальше — о «мертвом сне» и картине сно­ виденья, в центре которой — шумел «вечер­ ний пир в родимой стороне». И на этом пиру — ^ Меж юных жвн. увенчанных цветами. Шел разговор веселый обо мне.