Сибирские огни, 1985, № 5

женность эта, если не примешивались к ней какие-то более серьезные мотивы, как правило, не шла дальше пренебрежительно­ го высокомерия «честно' проливавших кровь» по отношению к «отсидевшимся в плену». К тому же, повторяю, как и в лю­ бой русской деревне, где не только знают, что собой представляет человек, но и на что он способен, земляки Сашки Беса, в том числе и фронтовики, с самого его при­ хода домой не допускали возможности предательства Великоречанина. Впрочем, человеческая природа — веч­ ная загадка, и что кажется совершенно не­ возможным в той или иной личности, вдруг с ней происходит. Вполне можно, предпо­ ложить, что Кулагин такой вот «запасной» выход в душе и характере своего бывшего друга подозревал и на том строил с ним свои отношения. Возможно и другое; дав­ ние личные счеты, идейные или какие-то другие разногласия Кулагина и Великоре­ чанина, ставшие яблоком раздора. Но обо всем этом можно лишь предпо­ лагать, ибо ничего проясняющего ситуацию мы так в повести и не узнаем. Главная бе­ да данного произведения в том как раз и состоит, что ни предложенная в ней конф­ ликтная ситуация, ни характеры противо­ борствующих сторон, ни их психологиче­ ские состояния художественно не доказаны. И приходится только гадать, отчего так люто ненавидит Кулагин Великоречанина, почему так фанатично не верит ему (вряд ли что могут прояснить такие вот выпады самого Кулагина: «он всю войну в плену просидел! Пришел — харя вот такая!»), а тот, в свою очередь, человек, кстати, очень сильный и мужественішй, выдержавший над собой невероятные физические и мо­ ральные издевательства в концлагере, одер­ жим каким-то почти болезненным желанием хотя оправдываться вовсе не в чем, и жи­ тели родной им обоим деревни Чарочки давно негласно осудили Кулагина за его несправедливые преследования Сашки Беса. Приводит же такая немотивированность по­ ведения героев, повторяю, к мысли, что конфликт надуман, а созданная писателем повествовательная конструкция не имеет прочного и надежного жизненного фунда­ мента, построена на песке поверхностного представления, а не подлинного знания и понимания людей военного поколения. В силу этого неубедительны в повести и сами центральные персонажи. Заряженные соответственно на «минус» и «плюс» (отри­ цательный — положительный), они в рав­ ной степени, несмотря на свою резкую полярность, однолинейны и одноцветны. Причем именно в силу такой спрямленнос- ти характеров и ситуации, ни жесткий, ду­ шевно черствый, с шорами на глазах Кула­ гин, ни мягкий и добрый, незаслуженно страдающий Великоречанин, вопреки всем авторским попыткам, не вызывают необхо­ димых ответных чувств; и нам трудно до конца поверить в жизненность и правди­ вость каждого из них. Происходит же это, как говорилось, во- первых, потому, что С. Алексеев не вжился, не перевоплотился в своих героев настоль­ ко, чтобы увидеть их изнутри, почувство­ вать их собственный взгляд на вещи, а во-вторых, не смог для этой цели найти со­ ответствующие, наиболее точные, исчерпы­ вающие, средства художественного выра­ жения. Особенно заметно это во фронтовых эпи­ зодах, составляющих ретроспективный план повести. Бросается в глаза в них приблизи­ тельность и неконкретность в деталях, хотя автор и тщится передать все очень подроб­ но, а также — заемность и вторичность в описании и боевой обстановки, и фашист­ ского плена. Как ни стараешься, никак не можешь по-настоящему ощутить грозной и страшной атмосферы войны. Хотя, читая, вроде бы соглашаешься: да, .наверное, в общем-то, так и было, все как будто автор расставил правильно, ничего не забыл. Но тут же ловишь себя на мысли, что перед тобой копия, слепок — что угодно, только не живая оригинальная картина, что автор рассказывает не свое, пережитое или ярко и зримо воображенное, представленное в уди­ вительных, запоминающихся деталях, а как бы пытается перевести на литературный язык чужой, хотя, по-видимому, и имевший место рассказ о действительных событиях. Но этот «перевод», отдаляясь от первоздан- ности и свежести оригинала, остается всего лишь «подстрочником», так и не приближа­ ясь к полноценному «художественному пе­ реводу». Бот, например, как описывает, а точнее, пересказывает С. Алексеев боевые подвиги Дмитрия Кулагина; «...Под селом Кицканы в Молдавии, о котором Кулагин и не слышал-то сроду, все разом и обвалилось на него. Рота заня­ ла высоту — бугор с обгорелым виноград­ ником,— залегла, окопалась в полный про­ филь и стали ждать кухню. Немцы с румы­ нами тоже сидят в окопах, но кухонь своих, видно, не ждут, потому что сами в котле. И только кашу на передовую принесли, как начался артобстрел. Котелки смело, а кото- Кулагин второго номера под бок — и к пу­ лемету; сейчас полезут!.. И точно, лишь об­ стрел кончился — румыны в атаку пошли. Кулагин распахал их в хвост и в гриву, од­ нако за румынами немцы очутились, и, видно, здоро'во пьяные. Лезут цепь за цепью, слышно, песни орут. Здесь-то и на­ чались для Дмитрия Кулагина все не­ счастья. Сначала продырявили пулеметный кожух. Вода вытекла, и ствол перегрелся. Затем позицию засекли и посыпались мины. Кулагин пулемет в руки и айда на запас­ ную... А жара, пыль, ползти невмоготу. Только привстал Кулагин, чтобы рывок сде­ лать, осколок в руку попал, разворотил ла­ донь. Боли Дмитрий не почуял, а словно ошалел в первую минуту... Второй номер повалил его, сделал перевязку, и пока к а­ нителились — немцы вот они, по виноград­ нику скачут. Отстрелялись вроде от них. Второй номер говорит; ты, мол, ползи в траншею, а то кровью изойдешь. Кровь и в самом деле хлещет струей, хоть рука перетянута. Кулагин пополз. Но и трех са­ жен не успел отползти, как по ноге словно поленом ударили. Поглядел — мать моя! Штанина вместе с бедром разорвана, и но­ га чуть шевелится. Замотал одной рукой как попало и дальше. До траншеи одного метра не дополз. Снаряд ударил сзади, взрыв отшвырнул Дмитрия и смешал с землей. В один день за все сразу посчиталась с ним война...» Думается, что люди, знающие фронтовые