Сибирские огни, 1985, № 5

которое он изображает, умеющий перево­ площаться в образы людей далеких от него поколений. Повесть «Дальний клин» рассказывает о героическом труде женщин военного тыла, о том, какой, порой трагической, ценой д а­ вался обескровленной войной сибирской деревне хлеб. Середина сентября сорок четвертого го- . да. Директор Журавлихинской МТС Семен Кирьяныч Архипов дает бригаде тракто­ ристок задание: «Дальний клин надо спа- ,хать. Сколько вы там ковыряться будете — день, неделю, три — без разницы. Но спа­ шите! Зяби не будет, пропал клин. Весной ни у нас, ни у колхоза сил не хватит...» И женщины, старшей из которых — двад­ цать шесть, а младшей — едва минуло семнадцать, выбиваясь из сил в тяжелей­ шей, совсем не женской, работе, пашут. Признаться, знакомая фабула. Во-первых, мы имеем дело с достаточно типичной для своего времени ситуацией, а во-вторых, она получила весьма достойное отражение в художественных произведениях о военном тыле, в частности, о сибирской деревне, все силы отдающей фронту, Победе. Вспомним хотя бы «ДивьЛье дело» А. Плетнева, «Бере­ зовую елку» и «Светозары» П. Дедова, «Чалдонов» А. Черноусова, «С неба звез­ дочка упала» М. Шангина... Другое дело, что новизна' и свежесть каждого из упомя­ нутых произведений исходила не из самой ситуации, а из собственного авторского ви­ дения и ощущения той поры, рожденных памятью пришедшегося на войну детства и юности. М. Щукин родился через семь лет после отгремевших сражений и, естественно, по­ добными непосредственно личностными ощущениями похвастать не может. Тем не менее, читая повесть «Дальний клин», ни­ как не скажешь, что о минувшем автор су­ дит понаслышке, настолько глубоко и орга­ нично вживается он как в атмосферу дале­ кого от него времени, так и в характеры людей той эпохи. Собственно, благодаря способности к пе­ ревоплощению, «вживанию» в чужие судь­ бы М. Щукину и в расхожей, хорошо зна­ комой, казалось бы, ситуации удается най­ ти неожиданный, но, в то же время, зако­ номерный, соответствующий правде харак> теров героев повести, поворот. Пока Серафима Забанина с подругами пашет зябь, Архипов носит в кармане пид­ жака похоронку на ее мужа, носит и не от­ дает. Не решается? Нет — не хочет! «От­ дай — какая из нее работница? А клин спахать надо. Вот и жду, когда спашут, вот и таскаю в кармане, как гранату ка­ кую»,— объясняет он. Поступок, что и говорить, по нынешним меркам слишком уж жестко-прагматиче­ ский, если не сказать больше — бесчеловеч­ ный. Только вот вопрос: можно ли безого­ ворочно с этими мерками подходить к тому суровому, сложному времени? Не окажутся ли они мерками абстрактного бескрылого гуманизма, правильного, красивого внешне, но беспомощного и бесполезного по сущест­ ву? Нелегкую эту проблему автор повести «Дальний клин» рассматривает на взаимо­ отношениях директора МТС с эвакуирован­ ной учительницей Дольской, потомственной инте.члигенткой, которую война забросила в глухую сибирскую деревню, в чуждую ей среду. Мотивы абстрактного гуманизма у Дольской явно ощутимы, именно ими руко­ водствуется она, осуждая и решительно не принимая поступок Семена Кирьяныча. Тео­ ретически ей кажется совершенно несом­ ненным (и теоретически с этим действи­ тельно трудно спорить), что правда есть правда и ни при каких обстоятельствах даже самая маленькая ложь с ней несов­ местима. Архипов же считает (а он исхо­ дит уже из своего практического, житей­ ского резона, который вызван суровой не­ обходимостью времени), что и ложь может быть святой, если она совершается во имя высшей правды и высшей справедливости. А высшая правда и высшая справедливость в данном случае для Семена Кирьяныча, как, впрочем, и для большинства его одно­ сельчан,— отдать все без остатка Победе, как бы ни было трудно, на какие бы жерт­ вы ни пришлось идти. Директор МТС, правда, не устраивает с Дольской по этому поводу теоретических дискуссий; для того недостает ему ни гра­ моты, ни времени. Свое же моральное право поступать именно так, как он поступил, Ар­ хипов подтверждает по-мужицки просто, ж е­ стко, но весомо: он ведет учительницу в дом к Забаниным, где только старая, немощная мать Серафимы да малолетний сынишка ее, жалкий, голодный, не по-детски вздыхающий: «Зизня ты, зизня, мать твою так...» И Доль­ ская, собравшаяся сама рассказать про по­ хоронку, так и не смогла этого сделать, как не смогла и позже, когда попала на полевой стан к трактористкам. Более того, как-то по- особому стал восприниматься ею смысл слов Семена Кирьяныча, сказанных им сразу же, как только вышли они из дома Забаниных: «А ты знаешь, сколько теперь таких парни­ шек, знаешь, что они жрать хотят, хлеба им надо! А без зяби, на которой Серафима, не будет хлеба. Помрет кто-то». Впервые за время, проведенное здесь, в деревне, отвле­ ченное до сих пор для нее понятие человеч­ ности приобретает реальные, конкретные очертания. Сказанное, однако, вовсе не значит, что так уж бесконечно уверен в своей правоте Архипов, что не мучится он сомнениями, не испытывает нравственных терзаний, что дол­ гом перед государством покрывает свою ви­ ну перед Серафимой Забаниной. И мучает­ ся, и терзается, и места себе не находит. Иначе, наверное, не потащил бы Дольскую к Забаниным, не стал бы требовать от нее, чтобы подтвердила, будто не было никакой похоронки. Иначе, вроде бы одержав мо­ ральную победу над учительницей, не стал тут же, следом после визита к Забаниным, в припадке яростного отчаяния рубить собст­ венных кур и приказывать жене отнести их Забаниным, чтобы хоть как-то помочь этой семье (или, может быть, хоть чем-то попы­ таться искупить свою вину перед нею?). Иначе никак не оправданной оказалась бы ы кульминация повести. «Окруженный бабами, Семен Кирьяныч стоял у крыльца конторы и отдавал распо­ ряжения на день Шумевшие бабы вдруг смолкли. Семен Кирьяныч поднял голову и тоже осекся на полуслове. По двору, со­ гнувшись, шла Серафима. Бабы перед ней тихо расступились. Семен Кирьяныч ста­ щил с потной головы фуражку и дернулся от тихого голоса;