Сибирские огни, 1985, № 5

как долг личный, как нравственную потреб­ ность. Если рассмотреть этот аспект повести ши­ ре, то можно уверенно сказать, что В. Кар­ пов как писатель и как человек поддержи- вает давнюю и славную традицию русской литературы. Ёще Ф. М, Достоевский писал в «Речи о Пушкине»: «У нас в России вы­ работался веками нигде не вида.нный тип — тип всемириого боления за всех». И это дей­ ствительно так, «всемирное боление за всех» — в крови у нашей литературы, это моральный кодекс ее чести. Но каждое по­ коление добывает эту честь как бы заново, добывает поистине в бою. Так произошло и с поколением писателя Героя Советского Союза (а он Героем стал в 22 года) В. Кар­ пова. Поэтому отнюдь не лишним пред­ ставляются те немногие страницы повести, где В. Карпов рассказывает о себе, расска­ зывает, кстати, оставаясь верным своему принципу,— опираясь исключительно на до­ кумент, на свидетельства (я — только опубликованные) очевидцев его военных подвигов. Рассказы эти — как бы неопро- I вержимый залог подлнниости всего изобра­ женного писателем. Это опять же объек­ тивное свидетельство его морального права писать о войне. Существенной особенностью повести В. Карпова ■ является ее драматизм, психо­ логическая напряженность, свойственная как автобиографическим страницам, так и повествованию о генерале Петрове. Показы­ вая .нелегкую судьбу Петрова, писатель не скрывает и тех несправедливостей, которые часто обрушиваются на его героя. Завершая очередную часть повести, В. Карпов пишет: «Ивана Ефимовича Петрова будут еще не раз назначать командующим фронтом и дел добрых он свершит немало, но будут и сни­ мать — и каждый раз незаслуженно. В общем, у Петрова жизиь складывалась, как у многих настоящих полководцев: часто попадал в опалу, но когда подпирала нуж­ да — опять звали служить Отечеству». Впрочем, В. Карпов не берет на себя сме­ лость утверждать, что характер Ива.на Ефи­ мовича Петрова раскрыт нм полностью. 3 «Эпилоге» он признается читателю, что его писательская задача ограничивалась изо- бражением генерала Петрова только как военного, как полководца, а частная жизнь героя осталась за пределами написанного. Кажется, А. Крон пошел несколько дальше В. Карпова, создав, если так можно ска­ зать, более интимное или, по крайней мере, психологически более объемное жизнеопи­ сание Александра Ивановича Маринеско. И все-таки не думаю, что из-за внутреннего самоограничения писателя В. Ка, рпо.ва лич­ ность Петрова подверглась некоторому «вы­ прямлению». В конце концов, каждый пи­ сатель вправе выбирать свой ракурс виде­ ния героя, тем более если этот ракурс на­ дежно «обеспечен» богатством жизненного материала и верностью исторической прав­ де. То и другое в полной мере присуще как «Полководцу», так и «Капитану дальнего плавания». Весьма существенно и то обстоятельство, что и В. Карпов, и А. Крон исходят при вос­ создании облика СВО.ИХ героев из одного критерия — нестандартного отношения к нестандартному человеку. Петров и Мари­ неско совершили свои подвиги (и в этом совпадают точки зрения писателей) потому. что они люди крупные, яркие, талантливые и, что не менее важно, свободные в своем мышлении и своих действиях. Впрочем, по- меднее — тоже признак неординарности. Одним из замечательных свойств личности Маринесйо А. Крон считает «почти неогра­ ниченную свободу» наряду «с привитым с ранних лет чувством долга». Не дисциплина из-под палки, а самодисциплина, не ответ­ ственность и долг по приказу «сверху», а ответственность и долг перед самим собой, свой, как говорит А. Крон, «кодекс чести. Один для дома и для улицы». «Когда разговор шел о деле,— пишет В. Карпов о Петрове,— он забывал о зва­ ниях, суть вопроса была для него важнее всего». «Но он везде верен себе,— читаем мы о Маринеско.— Один и тот же с мат­ росом и адмиралом. В центре дружеского внимания и наедине со своими мыслями». Умение мыслить свободно и самостоятель­ но, умение принимать «опасные решения» потому, что они «оптимальные» (А,- Кроя) — едва ли не самый определяющий признак ь-ероической личности. А причина причин (и по В. Карпову, и по А. Крону) кроется во внухренией свободе этих незаурядных людей, в их поведении не согласно каким-то иерархическим установлениям, а согласно собственным ^убеждениям, верности (опять же свободной,' не навязанной извне) как патриотическим, так и социальным идеа­ лам. В. Карпов чаще всего предпочитает называть это качество характера Петрова «интеллигентностью». А. Крон прибегает к, казалось бы, более рискованному, но тоже вполне оправданному эпитету — «дерзость». Что же такое «дерзость» в пояимании пи­ сателя? «...дерзость М а р и н ^ о заключалась прежде всего в органически присущем ему чувстве человеческого равенстаа. Он ценил людей не по заиимаемому ими положению, а по их достоинствам. Применительно к ни­ жестоящим это качество называется демо­ кратизмом, в отношениях с вышестоящими нередко оборачивается дерзостью». Но разве органически присущее человеку «чувство человеческого равеиства» не суть «интеллигентность»? Притом подлинная, не показная. А естественное следствие ее — свободное движение мысли и принятие «оп­ тимального решения»; осуществление же его — уже подвиг. Не здесь ли нам следует искать истоки массового героизма советско­ го ^человека в период Великой Отечествен­ ной войны?! Таким образом, казалось бы, локальные повести В. Карпова и А. Крона (ибо каждая — об одном, реальном, кон­ кретном человеке) приобретают, несомнен­ но, типическое значение и общенародный смысл. Одинаково важ,ным представляется обоим писателям изображение их героев в неадек­ ватности оценки окружающими людьми их героической жизни. Они не закрывают гла­ за на то, что желанный принцип «нестан­ дартного отношения к нестандартному че­ ловеку» подчас несправедливо нарушался: это заставило пережить Петрова немало горьких минут, а что касается Маринеско, так и немало горрких лет. «...для здоровья общества необходимо,— пишет А. Крон,— чтоб все общественные приговоры, осуж­ дающие или прослаівляюаця.е реально суще­ ствовавших людей, соответствовали фактам и давали объективную оценку поступков -и