Сибирские огни, 1985, № 5

еше подняться выше их субъективных страстей, переживаний, <щено.к. А затем, по­ няв и взвесив все это, постараться преодо­ леть еще и свои авторские симпатии и анти­ патии. И вот, увязав и приведя в соответ- к ствие все это, надо представить себе ход событий в виде живого, происходящего дей­ ствия (прокручивать в своем воображении что-то вроде фильма, причем многократно), только после этого их можно запечатлевать на бумаге» (выделено мною — Г. Е .). Думается асе же, что искренняя любовь писателя В. Карпова к полководцу Петрову как нельзя лучше согласуется и с объектив­ ностью,,и с исторической правдой. Ощуще­ ние гармонии правды возникает прежде все­ го из убедительности а.ргументации писате­ ля, аргументации, щэежде всего, «докумен­ тального» характера. Но не трлько. Вводя нас в свою творческую лабораторию, В. Кар­ пов акцентирует внимание на том, что ре­ альный «ход событий» он многократно «про­ кручивает в своем воображении» «в в.иде живого происходящего действия, то есть практически делает то, что и всякий худож- . ник, работающий на вымышленном мате­ риале, но поверяющий его самой логикой жизни, ее закономерностями — социальны­ ми, политическими, нравственными... А так­ же, конечно, и своей интуицией. Одним сло­ вом, речь идет все ж е не о «чистой» доку­ ментальной прозе, но о сплаве, о синтезе документального и художественного мето­ дов. Д. Гусаро.в в своей последней повести «Партизанская музыка», основанной на лич­ ных воспоминаниях, на свидетельствах оче­ видцев, так же, как и А. Крон, и В. Карпов, не считает нужным скрывать от читателя эстетическую природу «писательской доку­ менталистики» (термин этот, можно сказать, уже утвердился в текущей критике — в от­ личие от документалистики авторов-непро- фессионалов, а точнее нехудожников): «Ведь за послевоенные годы приходилось столько изучать, расспрашивать, разыски­ вать, а потом проверять, увязывать, объяс­ нять и домысливать, что порой уже нелегко отделять пережитое на войне от пережитого за письменным столом». Думается, под этим заявлением Д. Гуса­ рова подписались бы все художники воен­ ной темы: А. Крон и В. Карпов, А. Адамо­ вич и В. Кондратьев, В. Быков и Д . Гранин, Г. Бакланов и И. Акулов... В появ,ившихся в последние месяцы кри­ тических статьях о военной прозе проблема эта специально не рассматривается, но зна­ менательно, что их авторы непременно ка­ саются вопроса о роли историко-докумен­ тального материала, скажем, в романах И. Стаднюка «Война», И, Акулова «Кре­ щение», в трилогии С. Крутилина «Апраксин бор» и т. д., связывая его художественную функцию с объекти'Бнотисторической пер­ спективой.-И это вполне справедливо. Как справедлив и иной ракурс видения, предло­ женный, например, Ал. Разумихиным в статье «Жизнь — подвиг» («Литературная Россия», 1984, И ноября), где реальное историческое лицо (Маринеско, Петров) рассматривается как определенный тип ли­ тературного положительного героя. Разу­ меется, такое осмысление стало возможным лишь после того, как и А. Крон, и В. Кар- ' доя вернули к жизни своих реальных геро­ ев — на-сей раз в художественно-докумен­ тальном слове. Не лишним, наверное, будет напомнить и о том обстоятельстве (каким бы оскорби­ тельным ни показалось оно пуристам от ли­ тературы), что дистанция от реального про­ тотипа — разумеется, в содержательном смысле — до литературного героя не так уж громадна, как это иногда представляет­ ся. Конечно, если перед нами личность яр­ кая, крупная, незаурядная, масштабная, или, говоря словами А. Крона, «нестандарт­ ная». «Такие личности, как он,— пишет В. Карпов о генерале Петрове,— украшают нашу историю. Соотечествениики гордятся ими. От присутствия таких людей становит­ ся теплее в целой эпохе». Слова эти могут быть повторены без каких-либо корректив и в адрес «Капитана дальнего плавания» Ма­ ринеско. Но, кроме того, в них легко можно увидеть не только жіиэненный, не толысо исторический, но и литературный критерий героя. «В самые трудные для него годы,— пи­ шет А. Крон о Мариінеско,— вновь сказался героический склад его характера, вновь про­ явились присущие ему качества: стойкость в самых чрезвычайных, грозящих гибелью . обстоятельствах и умение вести за собой людей». А разве не о «героическом складе характера» в чрезвььчайяых, грозящих ги­ белью обстоятельствах мы постоянно гово­ рим, обращаясь к военной прозе В. Быкова, Ю. Бондарева, Г. Бакланова и других совет­ ских писателей, воспроизводящих уже в сво­ их «вымышленнЫ'Х» повестях и романах че­ ловека на войне?! Героический тип личности, встающий со страниц нынешней военной прозы,— это, бесспорно, свидетельство самой жизни, а литература, доступными ей средствами (у каждого писателя они также свои, особые), ли'Шь останавливает эти мгновения подлин­ ной исторической реальности, продлевая ей жизнь. «Удивительное свойство памяти,— писал И. Падерин в повести «Ожоги серд­ ца»,— она стремительно перекидывает тебя из настоящего в прошлое и возвращает об­ ратно, словно для нее нет ни расстояний, ни барьеров времени — вісд сжато и уплотне­ но в одном мгновении». Но, как бы продол­ жает эту мысль Б. Карпов, и «память чело- вечеоіая не вечна, потому что люди смерт­ ны. Те, кто знал Петрова, как это ни грустно, тоже уходят. И остается для по­ томков то, что удается запечатлеть на бума­ ге. Оказывается, бумага при всей ее непроч­ ности — самый надежный материал, на ко­ тором оседает и хранится -история». Разумеется, ни В. Карпов, ни А. Крон, так же, как А. Адамович или И. Стаднкж, ни в коей степени не претендуют на роль историков. Задача их иная — показать, за­ печатлеть духовно-исторический опыт наро­ да — через характеры, будь то характеры реальных или вымышленных героев. Вот как, например, определяет цель писателя В. Бьжов: «..шоследовать не самое войну (это задача историков), а возможности че­ ловеческого духа, проявляющиеся на войне». Война не может не задевать воображение и душу современного писателя (тем более фронтовика) и по той причине, что «возмож­ ности человеческого духа» проявились на войне как массовый героизм всего советско­ го народа, как всенародный подвиг. Война