Сибирские огни, 1985, № 3

и , безусловно, дом был ближе обликом к той родной Сашкиной хибаре на скосе выемки железнодорожного полотна, на улице Ж елез­ нодорожной, что еще из мандариновых ящиков слепил Сашкин отец — ■неудачник, офицер, беженец... И потому ближе к сердцу. И так легко было Сашке в нём, и Анечке, да и ей тоже, если бы' она смогла пожить тут подольше. Собственно говоря, нужны ли человеку эти полирован­ ные полы, эти выставки фарфора по "углам за дверцами шкафчиков? Самой счастливой за всю жизнь была она в беленой будочке на Обском побережье, но об. этом — другой разговор... До чая, который они пили запросто на кухне, из обычных пестрень­ ких чашек и за простым столом под клетчатой скатеркой, отчего чай был значительно вкуснее, Сашка потащил ее купаться. — Вставай, Лель,— кричал он сквозь занавеску над дверью ме­ зонина (настоящих дверей в этом доме вообще еще не было).— И что тебе снилось на новом месте? Сказать ему, что снилось «барбекью» и пес с заросшими глазами? Она стряхнула с себя э^о наваждение и заодно утреннюю зябкую сонливость: — Побежали!.. Матово-молочной оказалась рассветная Австралия. Белые стволы эвкалиптов в белесой мгле-стояли размытые и нереальные — деревья- привидения... Сѣранная серая птица с узким-хвостом и клювом раска­ чивалась на ветке против окна мезонина и сама с собой разговаривала скрипучим, ир.^онично-хохочущим голосом — кукабарра! — Тебе повезло,— сказал Сашка,— не так просто ее услышать — ей нужен восход солнца! ...Кенгуру она кормила с руки, с сестрой Наталией по пути к ана-. насным плантациям, коалу — сонного и тепленького, как комок шерсти, ■мишку размером с кота, гладила в парке под «Старым ■Сиднеем» с Юлькой и ее австралийским сыном Петькой (коала терпел безропотйо ласки туристов, изгибал колесом мягкую дымчатую спинку, но при первом- удобном случае старался улизнуть к себе на ствол, где можно спать на весу, обняв лапками материтекое дерево. Новые приезжие стаскивали его на барьер, и он снова терпел, пряча на груди смешную с кожаным носом мордашку). И черцых лебедей она видела на том озере у Голубых гор, перегороженном проволокой с колышками,— тоже частное владение! Лебеди плавали запросто, как утки, похожие издали на черные запятые. Говорят, их так много и чего-то они уничтожают, что их даже отстреливают, а вывозить, как ценность, на другие матери­ ки — хлопотно и невыгодно! А последнего «зверя с герба»— страуса эму она увидит завтра в Мельбурнском заповеднике. Он подойдет к ней сам на прямых ногах, как шагающий экскаватор,, большой и строгий, взглянет боковым жел­ тым,глазом прямо в глаза, гіо ей будет так смутно и плохо завтра — не до него, и он гордо отойдет, непонятый... Хорошо, что мы не можем знать, что ожидает нас завтра... Бухтой Робинзона она назвала сама тот плоский бережок за не­ обитаемость — золотой полумесяц песка и стенки отвесов, сыпучие, как бугры на милом ее обском побережье. И сосны, не совсем такие — ни­ же, ветвистее, но тоже в переменчивом трепете хвои. Твердые ребра корней выступали на тропинке, по которой сбегала она босиком к морю, ступней чувствуя древесную гладкость их — результат дождей и штор­ мов, и шершавость опавших игл, бурых и слежавшихся в плотный ворс. И эта контрастность'тепла, сохраненного хвойным настилом, и охлаж­ денного с! ночи песка, была преддверием вступления ее в океан. Ровный, налитый в бухту, словно жидкое стекло, почти плотный на ощупь, когда она раздвигала руками воду, цвета синего купороса. Вода сообщала невесомость. И это было почти парением над глубиной, восхитительным, как радость бытия. Солнце, круглое, поднималось из океана навстречу ей — в блеске и свежести. Крайние сосны по обрыву, уже задетые и.м, све'Лились янта