Сибирские огни, 1985, № 3

прелстоит пережить ей — переезд границы? Потому что ничего не возникает само собой, в пустоте... Но так станет для нее. А для Сашки? Все они собраны в том давнишнем зале. Вера и Ленька — вот он ведет ее с нежностью через круг после танца, тоненькую, лучащуюся серыми крапинками глаз, как у Татьяны Лариной, локоны схвачены ленточкой на затылке. Стоят в пролете окна двое любящих или влюбленных — смугло­ цыганский чернобровый «замполит» Малышев (где он' теперь — был директором завода в Белоруссии, был работником министерства, пока не ударил инфаркт...) и е ним девчушка, похожая на него,— говорят, залог счастья... Не получилось такого. Хозяйка богатого дома, малень­ кая модная леди — Юлька (она первая слетела ей сегодня навстречу с красной ковровой дорожки «Русского клуба»). Или, может быть, для нее это и есть счастье? Разговор впереди. И еще девочка — длинноногая и обаятельная непосредственностью своей, та, что любила без памяти Славку Руденко. (Спросит он о ней или все стерлось — боль и страсть?) Добрые глаза за круглыми очками, детски припухлые губы — Маша..Инженер, строитель дорог. Байкало- Амурская магистраль. Дети и внуки... А потом кончится вальс, со всей ответственностью Юрка выключит люстры и запрет на ключ помещение, и ребята пойдут провожать ее в лиловой темноте улйц, и в ночном просвеченном станционным заревом саду она наломает им пышных охапок сирени — берите, ребята! И будет с ними еще одна подружка, чем-то близкая ей тогда — восторженностью и тягой к поэзии, может быть,— Вика Бережнова. Можно ли было угадать тогда, что встретятся они через четверть века в сиднейском «Опера Хаус» и будут стоять среди инородной толпы в антракте, дер­ жась за руки и не зная, что бы успеть сказать самое главное? «Ты толь­ ко пойми,— скажет Вика,— все эти тряпки ничто — перед тем, что ты имеешь!» Прозвенит звонок, и она так и не успеет уточнить — что имен­ но та имела в виду... Кто же они теперь для нее — свои или посторонние? Не выбросить из жизни собственной юности и людей сопутствующих, как бы она ни оценивала их по справедливости... И от того, может быть, это размягче­ ние души, что настигло ее без предупреждения уже в другом сиднейском зале. И когда Сашка выдал ее публике: «А теперь попросим Лелю по­ читать свои стихи»,— она стала читать то, что любила сама и что писа­ лось когда-то с большим настроем чувств (как уж оно получилось — хорошо или плохо — в меру таланта!), и то самое, что она читала на­ кануне, в Советском клубе, о Целине. ...Родина, тьі совсем не сразу В сердце моем корнями вросла. Меня ты учила работать ночами, Пить воду ьиершавым от пыли ртом. Ты мне показала людей вначале, А красоту Третьяковки — потом. Ты мне открывалась в дальних маршрутах Бревенчатым, пахнущим хлебом селом, И я не знаю, в какую минуту Полнее твое ощутила тепло... Наверное, все же на той аллее, Где ели в инее седины. Которой шли мы от Мавзолея Вдоль древней и вечной Кремлевской, стены. Когда, с неиспытанным прежде волненьем, Я ощутила судьбу свою Звеном в бесконечной цепи поколений, У этих стен, прошедших в строю... ...Она шла на место и не могла понять их реакцию. Кто-то хлопал дружелюбно, кто-то, похоже, недоумевал. «Плохо было слышно в микро­ фон!— сказал кто-то.— И ты вечно так быстро говоришь — не ухватить!» Может быть, так оно и было. Обед подошел к концу, и ее повлекли показывать клуб — комнаты,