Сибирские огни, 1985, № 3

карм-ливать. Кур, свиней, кроликов... Все к тому идет...» А в конце повести все тот ж е Лаптев д е­ лает (и опять же, надо полагать, от имени автора) еще одно заявление: «— Политика сейчас другая... Политика такая, что ни один клочок земли не должен^ пустовать, он должен рожать. Но беда, вид­ но, в том, что политика-то новая, а закон о земле остался старый». Вообще, подобного рода соображения и предложения, направленные на то, чтобы всемерно содействовать развитию дачных поселков и кооперативов, занимают во «Втором доме» А. Черноусова солидную площадь. Но как справедливо заметил один из' рецензентов, все =эти пространные лири­ ко-социологические монологи и отступления лишь вредят произведению, которое «мес­ тами начинает походить на коллаж из га­ зетных вырезок... по поводу самостийных дачных и иных переселенцев в деревнях»'. К тому ж е именно из этих пространных, пламенных апологий в защиту неорганизо­ ванного дачника и составилась в конечном итоге авторская позиция. И позиций эта, равно как и сама общая идея, вытекающая из повести, представляется весьма сомни­ тельной. Все-таки главное назначение об­ разованного, интеллигентного человека — двигать науку, изобретать, передавать зна­ ния молодому поколению, а не тратить свое драгоценное время, все свои силы и зд о ­ ровье на сооружение всякого рода «халуп», «скворечіников», «сараюшек» и «банѳшек»,. Ибо — повторяю .— всякий интеллигент, взваливший на себя этот непомерный воз забот и хлопот по добыванию досок, гвоз­ дей, красок, все равно в конечном итоге мельчает как личность, опошляется, а порой и попросту деградирует. Кстати, и А. Черно- усов это тоже убедительно показывает на примере своего героя, который до того ■ по­ грязает, увязает в этих хозяйственно-снаб­ женческих хлопотах, что напрочь забывает и о своей незаконченной диссертации, о всех своих научных идеях. Худо только, что автор не увидел в этом «внутреннем пере­ рождении» героя истинной драмы, драмы человека, обрекшего себя на бессмысленное «монашество без подвига». Бывший стармех Ганженко, герой повести Станислава Балабина «Иванов дом» («Даль­ ний Восток», 1984, № 5—6 ), тоже давно ле­ леял мечту обзавестись домиком в деревне, «чтоб и огородишко при нем, и садик, и обязательно колодец со скрипучим воро­ том». И это отнюдь не прихоть пресыщенно­ го цивилизацией горожанина. У Ивана Афа­ насьевича, как ему кажется, есть свои осо­ бые права на дом с усадьбой, о которых он, ■человек прямой и бесхитростный, говорит так: «Я морю отдал свыше тридцати лет. Могу же я теперь у земли пожить? Д а и бу­ дем правде в глаза смотреть: нелегко сейчас с продуктами. А что в том плохого, если я сам себя в какой-то мере обеспечу?» Однако эти правильные слова и эти бла­ гие намерения героя жизнь сразу ж е под­ вергает жестокой корректировке. Во-первых, выясняется, что даж е самую жалкую разва- ' л. Коробков. Дома и люди. Литературное обо­ зрение. 1983. № 12. с. 43. люху купить в селе можно тол.ько в обход закона, и честному «мариману» приходится идти на сделку, «проворачивать» комбина­ цию с оформлением дома на имя тещи. А за­ тем Иван Афанасьевич сталкивается со все­ ми традиционными дачными проблемами, которые разрешает все тем ж е известным способом. Сначала он ставит пару бутылок железнодорожным рабочим, чтобы заполу­ чить несколько шпал для теплицы, затем с помощью все той же всемогущей бутылки уговаривает местного пахаря Гришу вспа­ хать участок, а затем... Затем Ивана Афа­ насьевича начинают одолевать сомнения; а может, зря взвалил он на себя всю эту обу­ зу? Его пугает не столько сам объем работ, который предстоит ему выполнить, чтобы мало-мальски привести в порядок свою усадьбу, сколько те «моральные унижения», которые ему, как и всякому нынешнему д а ­ чевладельцу, суждено испытать. И вообще, спрашивает себя Иван Афанасьевич, за свое ли дело он взялся? Не поздновато ли ему, коренному горожанину, переквалифициро­ ваться в земледельца, менять гаечйый ключ на орало? Эти сомнения героя особенно на­ глядно показаны в эпизоде, где он по просьбе соседки-бригадирши _ согласился по­ мочь отремонтировать механическую дойку. За день до этого Иван Афанасьевич серьез­ но склонялся к мысли пожить «в свое удо­ вольствие непритязательной жизнью селяни­ на, чтоб копаться в земле, дышать возду­ хом, любить женщину, пока еще позволяет возраст, а там — хоть трава не расти». Но вот приходит он в летний лагерь для скота, где стоит злополучная мехдойка, принима­ ется за ремонт, и... «Знакомый запах машинного масла, ка­ леного железа — все это как бы вернуло Ивана Афанасьевича Ганженко в свою род­ ную стихию, и, когда он взял в руки гаеч­ ный ключ, столько раз держанный им в сво­ ей жизни, он и вовсе почувствовал себя на своем месте и как-то мимолетно подумал о себе в третьем лице, что из тебя, дорогой Иван Афанасьевич, наверное, не получится путевого земледельца, на роду написано иметь дело с железяками. И это ли не сча­ сть е— заставить работать этот ли движок, или какую другую технику, вдохнуть жизнь в, казалось бы, безжизненный кусок метал­ ла». С. Балабин, как видим, вносит здесь су­ щественный штрих в проблему «горожанин на земле». Как явствует из его повести, в частности из приведенного отрывка, труд­ ность врастания горожанина в земледелие, приобщения его к огородничеству и садо­ водству не сводится только к проблемам по­ лучения участка и добывания материалов для необходимых хозяйственных построек. Здесь немаловажную роль играет и психо­ логическая , адаптация — чтобы горожанин, оказавшись на земле, почувствовал себя на «своем месте», испытал от крестьянского труда не меньшее удовлетворение,- чем то, какое он испытывает, занимаясь своим ос­ новным делом. А это, убеждает нас автор «Иванова дома», непросто, очень даж е не­ просто. Жаль только, что верное, точное наблюде­ ние за психологией горожанина, сменивше- . го не только местожительства, но вынужден­ ного в чем-то менять и весь свой образ жи.'ь- пи и обвзз мышления, не получило ьіадьней-