Сибирские огни, 1985, № 3

дело в свойствах толпы? В лицах ее, в большинстве случаев замкнутых хорошо поставленным выражением непроницаемости? Публичная библиотека. Колонный греческий портик, как и подоба­ ет храму человеческой мысли. А мимо летит, свистя шинами, магис­ траль, а сверху нависает черно-полированный, узкий, как надгробье, оффис. — Я хочу, чтобы ты зашла. Это — лучшая библиотека Австралии. И есть русские книги. Здесь-Димочка занимается, когда ему нужно. — Вера паркует машину на стоянке у входа, и они входят в зал, где дневной свет течет с потолка, деревянные пюпитры старинной кон­ струкции, деревянные галереи с лестницами. Вдоль стен кожаные тис­ неные корешки на стеллажах. И. тот, единый для всех библиотек мира, запах книги: старой бумаги и, может быть, рук человеческих, листав­ ших ее... Пожилая русская дама подошла к ним и села рядом, за краешек пюпитра,— поговорить. (Удивительно, как безошибочно узнается рус­ ское лицо, даже незнакомое, здесь, среди иностранных. Особенной мягкостью и округлостью черт, а главное — отсутствием чего-то обще­ го, присущего-окружающим). Оказалось, она работает ассистентом у профессора университета, вернее работала, потому что он уезжает к себе в Англию, и ее уредомили, что больше в ее услугах не будут нуж­ даться, и она подбирает ему последние материалы... Они с Верой пошептались (тишина в библиотеке, как положено) и разошлись неслышно. — Поехали дальше... Проходя между рядами мимо низко склоненных голов, подстрижен­ ных, с проседью и современно кудрявых, девичье-длинноволосых, она подумала; если скинуть со счета «ненашесть» одежд, чем, собственно, отличается эта интеллигенция Австралии от нашей — где-нибудь в чи­ талке ГПНТБ? Хотелось задержаться и, может быть, поговорить, толь­ ко невозможно — библиотечный закон , г'олчания, и барьер языка, и вообще у них вступать в разговоры с посторонними не принято! Картинная галерея. Вера купила билеты и цветной каталог, издан­ ный на прекрасной глянцевой бумаге. — Хорошо, что ты приехала, я бы сама сюда не собралась... Они шли с Верой по прохладным Мраморным залам, и впервые в Австралии — это был мир, который она любила и который приносил ей радость всегда у себя дома, потому что в каждый свой отпуск она стремилась прикоснуться к подобному — Эрмитаж или Третьяковка, Айвазовский в Феодосии... Она не была знатоком живописи — вот он где сказался, пробел от ее позднего приезда в, Россию! Дело в том, что в промежуточном городе Харбине не было и не могло быть подлинников больших масте­ ров. Только в детстве — открытки в альбомах. Только имена Маковско­ го, Репина, Саврасова — больше как символ потерянной России. Рембрандта она открыла для себя уже на русской земле, в возрасте трид­ цати лет, поздновато, может быть, для постижения, но все же... И те­ перь безотчетно при'гягивал ее в свою глубину мир образов и красок. Они шли с Верой вдоль полотен на серых от масляной краски сте­ нах, одни, без привычного в наших музеях экскурсовода, и потому было трудно постичь ЭТО незнакомое, на чужом языке представленное. Вера переводила надписи с золотых планочек на рамах. Немного европей­ ского Возрождения с библейскими сюжетами и крыльями ангелов. Голубовато-зеленые, словно размытые водой, импрессионисты. И ста­ рая Бри'^ания, о которой она совсем мало знала,— коричневые кудря­ вые деревья клубились кронами на пейзажах, прекрасные леди, похо­ жие (в ее представлении), на Ирен Форсайт, затянутые в палевые шелка, смотрели с портретов. Джошуа Рейнольдс — английский юноша в алом мундире эпохи освоения Австралии — строго взглянул на нее с полотна™ Достаточно было здесь абстракционизма, которого она вовсе не понимала, пятен и полос, картины, словно куски исчерканных !2