Сибирские огни, 1985, № 3

ститут при ней состоял устойчивой точкой в пространстве. И пока он был, и пока Москвой командированный директор его Седых сидел в своем деревом обшитом кабинете, можно было думать, что не забыты они и не брошены на произвол судьбы в этой Маньчжурии, хотя и ушла Армия, и есть для чего учиться и жить. А потом наступит зима, первая послевоенная в этом городе, когда ни угля, ни света, заглохнет электростанция, и коптилки из ваты зача­ дят бобовым маслом в квартирах, где углы комнат промерзнут до ледяной изморози, и ни читать, ни чертить невозможно! Только инсти­ тут будет светиться вечерами всеми своими окнами по фасаду, пита­ емый Дорогой. И тепло батарей, чуть тлеющих, однако можно сидеть на лекциях и даже писать, одну руку вытащив из рукавички. И можно вязать на спицах' из японской трофейной шерсти, причем клубки ее выкатываются из-под стола к кафедре, прямо под ноги старичка лек­ тора, повидавшего всякое в разнообразных поколениях студентов. Институт даже больше, чем дом,— сосредоточение жизни на земле, вот чем был он для нее в те первые годы. И плечо Веры рядом, как нечто надежное и неизменное... ...И снова Верино плечо в Чуть душноватом, тесном мирке машин с устойчивым запахом кожи и незнакомых духов, в обволакивающем тепле и биении пульса мотора, словно сдвинулись пласты времени и сомкнулись краями, и ничего этого не было — двадцатипятилетия, и Вера та же и не та... — Где тут Лелька?— услышала она утром ее голос, когда стояла босыми ногами на пушистом розовом коврике Сашкиной ванной ком­ наты. Голос был совсем прежний — мягкий и низковатый одновремен­ но, и манера растягивать концы слов- не исчезла, она помнила в Вере это ,— оказывается, голоса наши меньше всего подвластны возрасту... Лица — подвластны, как фотопленка, фиксируя пережитое, и руки жестойчайше деформирует жизнь, а голос остается, каким его запро­ граммировала природа... Что же еще, помимо голоса, остается в нас от юности неизменным? Сидней, один из красивейших городов мира, летел в глаза им в ветровое стекло машины, соединяя, как первая тема общения спустя четверть века, но и разъединяя, потому что время для задушевных жен­ ских бесед еще не наступило. Цве’га кенгуру машина рванула их в город от Сашкиного крылечка без всякого интервала после первого «подружкиного» объятия — дней у обеих в обрез: у одной — на изуче­ ние Австралии, у другой — чтобы помочь ей (не стоит забывать: ради этого Вера взяла отгул у себя в фирме, что, наверное, не так просто в капиталистическом мире). — Ну, смотри! Нравится тебе наш город? (Как ни парадоксально, это теперь ее город, хоть бы по праву вложенного труда — проектиро­ вание коммуникаций не на уровне ведущего инженера, но все же...) Дневной, деловой Сидней завихрялся каруселью машин на развяз­ ках «экспресс-вея», втягивал в щелеобразные улицы Сити, столь узкие, что если едешь по Георг-стрит в одном направлении, вернуться назад можно только по параллельной Питт-стрит! И снова — стеклян­ ные чрева магазинов под козырьками, по низу — знакомые по Брисбену «Дэвид-Джонс» и «Сюзанн», только масштабнее и изысканнее (еще бы — Сидней, первый город Австралии!) И толпа, текущая в тени ко- зырьков^ уже не брисбенская жаркая и цветная, а сугубо озабоченная, сдержанно-элегантная толпа осенних расцветок, бархатно-коттоноваяі шерстяная, клетчатая, двигалась в едином скором темпе походки, пру­ жинистой от высоких каблуков — у женщин и .деловито-размаши­ стой — у мужчин. И хотя они с Верой, зажатые с машиной в русло проезжей части, находились внутри этой толпы настолько, что можно было разглядывать детали сумок — на ремешках через плечо, и покрои пиджаков из натуральной и искусственной кожи, ее не оставляло чувство отчужденности, словно не плоскость стекла всего лишь отде­ ляла от этих людей, а безмерное пространство телепередачи. Или все