Сибирские огни, 1985, № 2

г Степушка никогда не думал", что и как его сблизило с дядькой Литухиным. Есть и есть, о чем думать? И никогда он Литухина ни с кем не сравнивал — какие могут быть сравнения? Но сейчас он вдруг поймал себя на том, что ищет невольно те самые начала, которые и зародили в нем чувство доверия к сплавщику, упорно пытается по­ ставить его рядом с Матвеем, недоумевая, какой же он все-таки, этот дядька Матвей, добрый или притворяется добрым, сильный или пытает­ ся сильным казаться. Все перебывало на иссушенном, похожем на хлеб­ ную корку, лице промывальщика: злость, безумное веселье, рассудитель­ ность, усталость от самого себя. И это же по отношению к старику испытал в себе Степушка. Но все, что возникало в нем нехорошего, было своеобразным нехорошим, Степушка не хотел, чтобы оно главенствовало над его чувствами и жило в нем долго. И было такое ощущение, что случись необходимость. Керченский, не раздумывая, придет на помощь любому, даж е к Н азарке Храпченко, но и вызволив из беды, будет при случае по-прежнему насмешничать, озлобляя тем самым против себя людей. Он был намного сложнее дядьки Литухина. Все в нем бродило, буянило, искало объяснений самым сложным вопросам. Все это пронеслось в Степушке легким и необременительным вих­ рем, ничего в.нем сильно не разрушившем, но и ничего не создавшем пока — единственное, что жалости скапливалось больше, чем уваж е­ ния,— и'ОН с любопытством продолжал пог.аядывать на дядьку Матвея. Ж алость эта была глубокая и очень грустная. И была она .гораздо шире, чем обычная жалость к пострадавшему человеку, которую он знал раньше. Брякнув кружкой, Матвей потянулся к мастеру: — Ну-ко, плесни мне, опеть в груди тесно и душно... Степушка ухватил М атвея за руку: — Не надо, дядь Матвей! Матвей отодвинул Степушку досадливо. Рухнули добрые Степушкины надежды. Обидчиво всхлипнув, он подхватил бушлат и выметнулся за дверь. 10 Он еще не знал, кУда бредёт и зачем, просто нужно было идти, двигаться, что-то делать. Осуждающе будто и ворчливо скрипел под ногами снег. Подташнивало от сухого бангіого воздуха, густо пропи­ танного парами алкоголя, табачным дымом и тяжелым мужским потом, все теснившегося в нем, и он был рад надышаться выморажи­ вающим всю мерзость души холодом, оказаться под мягкцм сиянием луны, свет которой успокаивал, мягко стелился под ноги. Губы и по­ лость рта постепенно деревенели, точно на них начинал действовать наркоз, и, соприкасаясь с морозной желтовато-серебрящейся ночью, жадно заглатывали ее, не д авая возможности подняться изнутри горькому, душно-рвотному. Но будто било в нос, выедало глаза синими горячими пороховыми газами, и Степушка отворачивался от упругой струи, вертел шеей, энергичнее и энергичнее, будто веслами, махал ^руками. Все куда-то уплывало — и деревья, и снег, и'сопки — и появ­ лялось снова, ресницы тяжелели, кожа лица теряла чувствительность, но к ней не хотелось даж е прикасаться, хотя прикасаться нужно было, чтобы растереть. Лунный свет — вот единственное, что ему сейчас бы­ ло важнее всего. И чтобы он дразнил, дразнил, оставался манящ. И чтобы еще вдали мелькнула желанная полоска выгнувшейся упруго воды, уплотнившийся, прилизанный волнадіи песок. И он бы присел где-то над взгустевшей водой, отдался бы ее задумчивому ночному шепоту, и все бы остальное навсегда отделилось и померкло.