Сибирские огни, 1985, № 2

и Н а зарка наддает, набегает, дыша, как паровоз. Шмякнулся рюкзак о пол вертолета, Н азарка тяжело влез. Бо ­ рецкий помахал рукой в желтой перчатке, потянул на себя овальную дверь. , Но когда дверь готова была захлопнуться, из-под руки Александра Николаевича снова высунулся Н азарка. Выбросив рюкзак, вывалился неловко. Ты что, а ну давай обратно!— поднимал его Матвей.— Вставай! — Не могу я... как хошь, Селиваныч... Дикие и водянистые глаза у Назарки. Бегают они, бегают по ли ­ цам насупившихся» шурфовщиков, и нет для него приветливого, на ко ­ тором бы задерж аться можно. Некуда мне... братцы! Не могу ...я. Не скотина ведь... Не ско­ тина я! ь Голос у Н азарки визгливый до дрожи. Селиваныч... скажи им. Заступись, Селиваныч, богом прошу! У нас бугор — голова,— Матвей хмур и строг.— Что я? — Ты, ты, Селиваныч! Твое мне слово. , — Сказано — бугор,— Матвей отвернулся, засопел, скулами заиграл. Пропаду с тем... Ты это, Селиваныч, ты мне поверь... Ты сам, а потом и они поверят... Мне можно верить. Что тут у вас?— подскочил Борецкий.— Торопись прощаться, Храпченко. Передумал, говорит,— хмуро буркнул Матвей.— Не все деньги еще загреб, просится обратно. — Никто не гнал... оставайся,— холодно и равнодушно говорит Петелин, подталкивая Борецкого обратно' к вертолету;— Все, все, Александр Николаевич! Отваливайте, этот с нами. Завраигались винты, закружилась снежная карусель, дьявольский . ветер ударил в живое кольцо, разметал его... ' Посеяв смуту и тихую грусть от короткой встречи, умчался в серое небо зеленый крылатый гость. Отяжелели ноги — стоят йедвижно шурфрвщики. *. Это когда теперь новая встреча? Не скоро, братцы, не скоро. Вот она, тоска-то настоящая! Уже не комом, не удушьем, а горя­ чим-горячим жжением. Ожогом и судорогой лица. Осилишь ли ты ее, парень Степушка? — Эх, ма!— крякнул Матвей Керченский, бывалый человек, знаю ­ щий цену подобной тоски в .тяжелую минуту расставаний.— Самое время праздник душе объявить. Выше сопатки, басурманы, гу­ лять будем! Н ад безлесоі? вершиной уныло сияла полнолицая луна. Голубова­ то-блеклый свет ее лился по снежному пологу сопки и увязал в тум ан ­ ных клубах вырвавшейся на волю речушки. В распадке, средь угрюмых, под стать самому Степушке, деревьев, темно. И тишина. Т яж елая , сковывающая. Опасная этой хищной своей затаенностью , от которой веет самой смертью. Под Степушкой обгорелое корневище лиственницы-вековухи. Р а с ­ топыренные отводы его — как окаменевшие щупальца гигантского спру ­ та. Внизу, за корневищем, ледяной шорох воды, кутерьма в рваных закраинах. Лют мороз, но и норов живой воды известен. И в этом Степушкина мысль .находит облегчение.