Сибирские огни, 1985, № 2

жертвы Земле и Идолам... Болезни по- глотйли род. Осталась ли.щь семья Себеруя Ного. С суровым, за душу берущим дра- ,ф. іматизмом изображает писательница тяж - к кую беду, обрушившуюся на Себеруя, сви- ' репый старый волк трехлапый Хромой Дьявол растерзал в туидре любимую жену Некочи и младшую дочь. А - старшая, Анико — отрезанный ломоть, учится в Тюмени. И остался старый ненец один-оди- нешенек, «сирота среди людей — как пень среди густого леса». Неркаги удивительно точно запечатлева­ ет особенности психологического склада ненца, твердость духа, достоинство, гор­ дость. Внешне сдержанно и мужественно держит себя Сѳберуій при похоронном обряде, когда дорогих его сердцу людей провожали в «стойбище ушедших». Сосе­ ди — а в маленьком стойбище всего три чума — как могут поддерживают Себеруя в трудный час: «Хорошо жили,— говорит старый Ласса,— и оленя делили, и чай, а теперь горе, как еду, поделим». Все надежды на будущее связывает Се- беруй с Анико — последним побегом рода // Ного. Лишь о і^ может согреть его одино­ кую старость. С помощью ПасСы, чуть владевшего грамотой, он отправляет ей письмо: «Точь Аника. Сиву я отин. Мата твоя и маленькая систра уморла.' Приес- жай...» Душевное смятение, борьбу слохс- ных чувств- испытывает героиня повести: и жалость к осиротевшему отцу, и чувство долга перед родом, и страх перед ставшей для нее непривычной жизнью сородичей, и желание обрести счастье для себя... Трудно, очень трудно девушке, провед­ шей свою сознательную жизнь в условиях городской культуры, окунуться в ставшую ей чуждой обстановку заброшенного в глухом углу приуральской тундры кро­ шечного ненецкого селения. Ей стыдно при­ знаться, но отец, пахнувший дымом, таба­ ком, немытым телом, его сальные волосы, морщинистое лицо, грязные руки — вызы­ вают у нее неприязненное чувство. «Как они могут жить тут?— ужасается Анико. — Ни кино, ни театров, ни книг. Чем они ^ живут? Задумывался ли кто из них, ради чего они появились на свет?» Вместе с тем, всей системой образов, всем ходом собы­ тий Неркаги раскрывает душевную откры­ тость, щедрость сердец, доброту и искрен­ ность Пасса Ледкова, Алешки Лаптандера н других жителей маленького стойбища, тепло встретивших Ани^о. Скупыми, но убедительными • художест­ венными средствами передает Неркаги трагизм чувств старого Себеруя, осознав­ шего, что дочь — во всяком Случае, те­ перь — не останется дома: она к этому не ■готова. «Я вернусь, папа, а пока отпусти ме­ ня. Не могу оставаться... Я разберись в себе...»,— в смятении за.веряет Анико. И отец вручит ей Идола — хранитёля очага рода Ного. Потрясенная девушка с серд­ цем, полным . любовью к отцу, к земле предков взЯла Идола, «понимая, что при­ няла сейчас душу отца, матери, деда и всёх, кто жил на земле до нее. Не Идола отец передал ей, а право, святой долг жить на родной земле и быть человеко.м», В повести заключены глубокие раздумья автора о путях подъема культуры, улучше­ ния быта народов Севера. Эти мысли Нер­ каги вложила в уста русского геолога Павла Леднева, когда-то спасенного нен­ цем и -привязавшегося с той поры к этому народу, оставшегося жить среди них на несколько лет. «Не губить традиции и местные обычаи... Но быт надо улучшать. Я считаю это чуть ли не самым' главным. Может, с культуры быта и надо начи­ нать»,— полагает русский друг ненцев. Замечу, впрочем, что и Егоров в «Илире», и Леднев в «АніІко» даны преимуществен­ но «информативно», они схематичны, не раскрыты изнутри, на.мечены пунктиром. Вообще, молодой писательнице недоста­ ет порой профессионального мастерства, умения отбирать и компоновать хорошо знакомый ей жизненный материал. В ее по­ вести сказывается порой упрощенное лобо­ вое решение конфликтов, скольжение по по­ верхности вместо пристального, углублен­ ного исследования сложных ситуаций и проблем. Огорчают в повестях Неркаги эпизоды и главки, отмеченные печатью натурализма. Утрачивая чувство меры, пользуясь преиму­ щественно черными красками, изображает она темноту и невежество, царящие в не­ нецких селениях, прежде всего — повальт ное пьянство: «Вечером в поселке началось что-то непонятное и, по правде говоря, жутковатое — пошла пьянка, дикая, глу­ пая, страшная. Ненцы, те, кто еще держался на ногах, бродили от одной нарты к другой, осталь­ ные сидели, валялись на снегу, бормотали, кричали, хихикали, пели...»_ Мы оставляем Анико на 'распутье... Вер­ нётся ли она к отчей земле — прямого ответа на этот вопрос в повести нет. «...Много у человека в душе костров. Костер любви и доверия, черный костер лжи и злобы, костер доброты... И дай бог каждому человеку, чтобы в душе его не гасли добрые костры, чтобы не могли их потушить никакие холодные ветры»,— эти слова звучат на одной из .последних стра­ ниц «Анико...» Пусть же костер добра и гуманизма все ярче разгорается в талантливых книгах Анны- Неркаги I Л. ПОЛОНСКИЙ Н. Волокитин. Осень в Мысах. Роман. Красноярское кн. изд-во, 1983. Новая книга Н. Волокитина о людях си­ бирской деревни. Действие романа охваты­ вает год работы и жизни — от осени' до осени — молодого директора клуба Ген­ надия Максимовича Родикова в сибирской деревне Мысы. Сразу хотрлось бы отметить конкрет­ ность, определенность повествования: герой окончил институт культуры в Улан-Удэ, потом служил «в армии на южных грани­ цах, потом год заполоішіности и суеты на комсомольской работе уже в краевом городе». Геннадий Родиков, человек неравнодуш­ ный, искренний, то и дело попадает из одной «переделки» в другую. Так, движи­ мый самыми добрыми чувствами, он орга­ низует молодёжный вечер, посвященный С. Есенину. Вечер тщательно подготсшлен: «...в блистающий самодельными люстрами зал потребсоюзовской столовой по заранее отпечатанным в типографии пригласитель­ ным билетам стали входить нарядно оде