Сибирские огни, 1985, № 2

ное...» В этом и есть тайна., большого таланта, пытаясь приблизиться к которой, В. Курбатов выбивает нестрогий с ли­ тературно-критической точки зрения жанр лирико-биографического ' повествования. И выигрывает. Потому что проза Виктора Астафьева, думается, меньше всего под­ дается как раз инструменту холодного академического анализа, где-то оправдан­ ного, необходимого, но не в данном случае. ' Замечу сразу, что когда В. Курбатов изменяет строю своего рассказа, то чита­ телю тут же становится скучно. Как, например, при чтении пассажа о тинах в жизни и литературе, о нетипичности астафьевских героев, о типологии его ха­ рактеров, вписывающихся в типологию судьбы страны и времени. Размышления эти кажутся искусственно притянутыми — «усильными», если ' воспользоваться вы­ ражением самого автора. Д а и, признать­ ся, небесспорными. .В целом, однако, книга «Миг и вечность» везде сохраняет свое лицо. Отталкиваясь от вынесенной в эпиграф мысли А. Блока о том, что «писатель есть растение много­ летнее», В. Курбатов последовательно показывает рождение и вызревание астафьевского таланта и личности автора «Последнего поклона». От поступка к по­ ступку, от чувства к чувству, От кніьги к книге. Убежденно и убедительно критик доказывает, что русский писатель Вйктор Астафьев рожден самою своей родиной. «Она одна его настоящая колыбель и вос- ■питательница...» Не претендуя на полнОГу взгляда (в не­ большой' книжке и невозможно рассмот­ реть творчество В. Астафьева во всем объеме и со всех сторон), В. Курбатов пишет тем не . менее достаточно обстоя- тельно, если дело касается принципиально важных моментов в творческой биографии писателя. Критик четко ориентируется и в литературе о писателе, что, конечно же, придает работе объективность, широту размышлений. Любовно и тщ ательно. всмотревшись в такие книги, как «Последний поклон» и, «Кража», в героев этих замечательных повестей, В. Курбатов делает важнейший для творчества Астафьева вывод о том, что становится «...понятен и естествен исток победы, одержанной нашим наро­ дом в великой войне, и его терпеливое и последовательное преодоление жестоко­ го опыта войны во имя того, чтббы больше этот опыт не понадобился». Исследуя многозначную, сложную проб­ лематику «Царь-рыбы», В. Курбатов, ду- м а ^ ся , сумел очень точно обозначить внутреннюю сущность и противостояние двух главных героев книги Гоги Герцева и эвенка Акима, причем сделал это — что очень важно заметить — как с художест­ венно-эстетической стороны, так и с нрав­ ственно-социальной, т. е. увязал литератур­ ное произведение с явлениями «живой» жизни. Не обходит В. Курбатов и тех момен­ тов в прозе В. Астафьева, которые вызва­ ли и вызывают разноречивые толки в критике и среди читателей, например, «жестокость» отдельных эпизодов «По­ следнего поклона» и «Кражи», схематич­ ность, сконструированность некоторых заведомо отрицательных . персонажей, слишком обнаженную, публицистичность ряда страниц «Царь-рыбы». Читатель мо­ жет убедиться, что любовь В. Курбатова к творчеству В. Астафьева отнюдь не безоглядна и достаточно требовательна. Таковы самые общие суждения о книге «Миг и вечность». А теперь некоторые более конкретные о том, что, на мой вігляд, если и не ошибочно, то очень и очень спорно. В. Курбатов утверждает,, что, не робея перед любой формой, В. Астафьев для истолкования своего военного опыта на­ рочно избирает старомодный окаменев.ший жанр пасторали. С этим согласиться труднП. Напрасно критик подошел так доверчиво к тому, что повесть «Пастух и пастушка» автор обозначил как «совре­ менную пастораль». Какая такая пасто­ раль возможна в двадцатом веке, до краев наполненном катастрофами в миро­ вом масштабе и миллионами больших и малых несчастий в судьбах отдельных людей? Это же ведь, может припомнить грамотный читатель, что-то розовое, голубое, сиреневое, душещипательное, уми­ лительное... Между тем повесть «Пастух и пастушка» о тех, кто не приш'бл с войны, печальный рассказ о любви, о смерти, об одиночестве. А «пастораль», конечно, злое ироническое иносказание автора, горькая метафора войны. «Пастух и пастушка» Виктора Астафье­ в а — это вполне современная повесть, во многом новаторская («окаменевший жанр?») по форме и содержанию, чего как раз не поняли или не , приняли от­ дельные критики и так боялись много­ численные, редакторы издательств и жур­ налов. В журнальном варианте «Царь-рыбы» браконьер Игнатьич, чудом уйдя от гибели, закаьыіся разбойничать на Еійісее- реке и, очистившись, повел ' праведную жизнь. Затем, в книжных публикациях В. Астафьев, «освободив» браконьера от крючков самолова, заставляет его лишь вздохнуть с облегчением и на том ставит точку. В. Курбатов пытается доказать, что все ясно и так. Не нужно, дескать, много слов, чтобы поверить в действитель­ ное «очищение» этого крупного хищника. Но ведь Астафьев отказался от благо­ стного конца именно потому, что, зяая жизнь, все-таки не поверил своему герою. Такой тип, такой сильный характер, такой заведомо закоренелый грешник уже не может стать иным. Вернется Игнатьич домой, отлежится от потрясения, подлечится и, благословясь, примется за старое. Это — логика жизни и, думается, логика астафьевского подхода к дЬбру и злу. «Енисейский этот вариант «Старика и м о -' ря»,— пишет В. Курбатов,— глубоко ми­ лосерден; человек п]Х>игра.ц схватку с ры­ бой, но выиграл — с совестью». Это как понимать: победил, что ли, со­ весть? Или все-таки она его замучила? Как уже отмечалось, стиль В. Курба­ това ясен, книга легко читается, однако нет-нет да проскакивают некоторые не­ уклюжести смыслового и стилистического порядка.