Сибирские огни, 1985, № 1

Оля пошла за ней на окраину города, хоть и не очень хотелось идти. Кто ей Сысоева? Бывшая соседка. Но от того, что прожили в соседях все военные годы, Сысоева стала чуть ли не родней. Бывает же такая дальняя постылая родня, которую при случае не обойдешь и не объедешь. Улица носила имя драматурга Островского, лежала за ов­ рагом, и никакой общественный транспорт ее не достигал. На проез­ жей части этой улицы росла трава, яркая, майская. По деревянному тротуару старик катил перед собой тележку с высокой бочкой. В бочке плескалась вода. В Белоруссии, откуда приехала Оля, вода вот так из бочек не выплескивалась, ее удерживали *на поверхности деревянные круги и кресты. И дома в Олиной Белоруссии не ставили посреди дворов, как этот, в который они вошли. Там дома стояли в ряд, окнами на улицу или в палисадник. И никто не красил бревна масляной краской. Оля сказала об этом Сысоевой. Та не одобрила сравнения: — Вечно ты носилась со своей Белоруссией, как курица с яйцом. У нас в Белоруссии, у нас в Белоруссии... Вот и сидела бы там. Чего опять сюда притащилась? — Так и ты ведь не здешняя. Я уже не помню, откуда ты эвакуи­ ровалась. А Сибирь такая же моя, как и твоя. Знаешь, когда вернулись, мама говорила: «Забыть бы теперь все, как страшный сон...» А как это можно — забыть войну? Дом, стоявший в глубине двора, хранил память о прежних своих хозяевах. Голубая краска, которой были покрашены бревна, полопа­ лась, осыпалась, и был дом чем-то похож на большое птичье яйцо. — Это мои хоромы,— сказала Сысоева,— спрашивай, не молчи, где я деньги взяла на такой дворец. Людей ведь только одно интере­ сует: где взял, где украл, кого перехитрил. Сысоева всегда была энергичной, хваткой, горластой. Она и в вой­ ну могла накопить денег, вечно моталась по базарам. Оля уже раскаи­ валась, что потащилась за ней в такую даль. Надо было бы присесть где-нибудь на скамейке, поговорить, повспоминать. Май месяц, не замерзли бы. — Дом мне старик Грущко подарил. Помнищь его? После войны через год помер, а дом мне остался. И Харитона он хотел усыновить, чтобы ему пенсия была, да не успел. Старика Грушко Оля представляла себе иначе. Думала, что он охотник, таежный человек, а он, оказывается, в этом доме жил... — Поэтому и переселилась я из Томска в Новосибирск,— говорила Сысоева,— так бы оттуда- ни в жизнь не уехаЛа бы. У старого Грушко борода была, как из кудели, он курил самокрут­ ки и ни с кем не вступал в разговоры. Все-знали, что на фронте у него погибли четыре сына и жена не вынесла такого горя, умерла. Грушко постоянно думал о них, иногда тряс головой, словно прогонял какие-то мысли, и все отводили от него глаза. — Дом-то он мне отписал по дарственной,—рассказывала Сысое­ ва,^— а завладеть я им не могла. Невестка грушковская раньше меня влезла. Да еще не одна, а с новым своим мужем... Хорощо, что ребенка сообразить не успели, а то бы я их вовек отсюда не выкурила. — Он, наверное, тебе потому дом подарил,— сказала Оля,— что не­ вестка замуж выщла, сыну его изменила. — Он меня любил,— Сысоева засмущалась и даже покраснела от этого признания,— он бы на мне, хочещь знать, женился бы, если бы не Люська рыжая, уродина эта. — Ты что, Сысоева?! — Оля схватила ее за рукав.— Что ты несещь? Разве можно так про Люсю Некрасивую? Как только у тебя язык повернулся?.. — Да не погибла она,— закричала Сысоева,— ни на каком фронте она не погибла! Ты разве не знаещь? Вернулась эта холера. Ни цара­ пинки. Справками, конечно, запаслась, что ранена, пострадала. А у ме­ ня большое сомнение, была ли она вообще на фронте. Медали, я тебе