Сибирские огни, 1985, № 1

и не идет. Пока туда, пока обратно... Соболя ловит... Песец, случается, далеко из тундры уходит. Конон ловил... Зовет вязкая, забитая снегом и ветрами черная даль. Жарким костром, ласковым шепотом манит родная тайга. Бредут по крлено в снегу петелинские бородачи. Гогочут. Подъехал Конон к балку, выпрыгнул из саней, пошвыркав остыв- шей трубкой, затарахтел спичками. Рука у него маленькая, почти детская, а огонек прячет бережно. Поднес Конон кулачок к трубке, чмокает, чмокает. И затрещал крупный табачище, зачадил густым облаком. То-то желанная отрада. До слез, до умиления. — Конон, Конон,— рычит издали Матвей,— разжигай чертов кубажор! У порога балка гора разваленных надвое и вовсе не колотых чу­ рок, по метру каждая. Припорошенные. Обледенелые. — Хватай!— командует Семка и наваливает себе на руку несколь­ ко полешек-великанов.— Занесем. Чурки скользкие, звонкие. — Нючча медведя саапсем,— ворчит Конон, смешно задирая кухлянку и перешагивая высокий порог.— Куонаан спасай нада. Куо- наан огоня делай, тепло давай многа-многа. Ай-ай, медѣедя — нючча. Посторонился, пропуская Степушку в балок. Пристально-при­ стально проводил его взглядом. — Куда же такими топить? Целиком, что ли? Стряхивая снег с торбасов, старик тычет мундштуком трубки в сторону громадного железного куба: . — Кубазора голодная. Давай нее дровисек, ково тут. Попыхивая вонючей трубкой и продолжая незлобливо ворчать на нючча-медведя, старик швыряет в захватистую пасть кубажора толстые смолистые кругляшй, приносит с улицы консервную банку керосина, пл'ещет на дрова и, поднеся крохотным кулачком спичку, затихает, любуясь веселым пыхом стремительного пламени. Огонь ворочается в железной утробе, черными космами рвется в дверцу, гу­ дит, задыхаясь в тесной западне. Но скоро, вытолкнув из трубы сты­ лый воздух, берет ровную сильную ноту. Оживленно вертя шеей и выпустив облако табачного дыма, старик поднимается: . ‘ — Харасо! Саапсем харасо! Куонаан посла вода Делай... Твоя, Степаана, айда со мной? , Но входят Петелин, шурфовщики. — Начадил опять, рожа неумытая,— ворчит Матвей.— Льеі- и льет керосинище, испоганил все... Тоже мне, таежник! — Моя саапсем топи нада мало,— с достоинством цедит сквозь редкие зубы старик, будто нисколько не обижаясь на Матвеевы ос­ корбления, и тычет в глухую стену балка трубкой.— Не хосю больсе здеся, моя спи хосет тама. — С лошаденкой спаруешься?— недоверчиво спрашивает промы­ вальщик.— Ну и дурак. — Ага, моя дурыная саапсем, а Матывеййя злая бродязка. Ой- бой, какая злая! — Но-но,-ты не очень тут распаляйся, божья тварь,— говорит несколько тише Матвей.— С лошадью, так с лошадью, мне — хоть под открытым небом. Утомительно старику с людьми, устает он много говорить. Оди- ночества, уединения со своими тяжелыми думами просит окоченевшая душа, чтобрі всю ночь курить трубку и не чувствовать на себе насмеш­ ливые взгляды. Вот ведь как! Одному одиночество Что награда, другому — хуже каторги. . Петелин отговаривает его ночевать в неотапливаемой пристройке, но растревоженный старик неумолим. ■