Сибирские огни, 1985, № 1

— твря ресторация и будет последним нашим уютным уголком. И в глушь, Раечка, месяцев на двадцать с гаком. А там холодно, ребята, и неуютно пока чертовски. Раечка добрела на. глазах, охотно предупреждая всякое желание Борецкого, в нужную минуту оказывалась рядом. Поднимая фужер с шампанским — Александр Николаевич называл его дамской шампунью,— он говорил великодушно: Угощайся, Степан, без всяких, люблю я молодежь, мне для них ничего не жалко. А вот «бича» угощать не стану, кости обглоданной не дам... Не знаешь кто такой «бич», «бичара»? А, трутень сопливый! Тунеядец. Вша! В тайге нашей всякого гуся, который с кайлушкой мер­ знет, иначе не маркируют. г а * . ^ И давно вы так... в Заполярье? — спрашивал Степушка, поко­ ренный равноправным к себе отношением, душевной широтой. Пользо­ ваться щедротами Александра Николаевича было неловко, он мял в кармане свою жалкую, мятую-перемятую наличность, не зная как бы поприличнее выложить ее на стол. В Заполярье-то?— переспросил Борецкий.— Да как тебе ска­ зать, сразу после института, а в институт после армии поступил. Я на­ стоящую тайгу люблю, где топор не хаживал, я без нее — как рыба без воды, вырос в такой. А тут — Север! А северная тайга, вообще Север наш, это все равно, что первая любовь. Счастливая или нет, но на­ всегда в сердце, схватит так схватит. Заулыбался, задумался. И трезвел, трезвел на глазах, делаясь строже.. — Там, брат, кроме холодов да мерзлоты, люди! Там люди — крем­ ни. Фуфло всякое не держится, фуфло уплывает. Степушка охотно верил каждому слову Борецкого, наверное, душа требовала веры. Суровые слова не страшили, а подогревали в нем что- то, подзадоривали, рождая грустную зависть. Само собой — геологи! Это и было как раз то настоящее, к чему рванулась под осень его душа, отчего он помчался поступать в институт. По Борецкий вдруг заговорил по-иному. А знаешь, я в деревне вот гостил, у своих, и едва не остался,— сказа^л он без всякой улыбки и будто бы неожиданно для самого себя. Все рук требует, разваливается, а мы... Деревенский я... Люблю бро­ дить, копать, искать, принюхиваться, если на то пошло, а все же и вспаханное поле дорого. Идешь по нему в любую пору — хоть растет на нем что, хоть оно голо.е пока,— и ведь осторожно идешь, под ноги себе глядишь пашня! А по тайге — напролом. Дави ее, ломай!.. Теперь не приеду долго. — Почему?— спросил Степушка. И неловко, вроде как- совесть мучает, и тяжело глядеть. Однйм словом, желания наши,-наши достижения-награды, и даже слава звон­ кая еще не жизнь. Суета. Жизнь — голос твоей совести. Вот это и есть настоящая жизнь. Ей ни денег, ни славы, ни почета не нужно, ей одно нужно не колотиться об ребрышки этой вот клетки. Так что не про­ махнись, брат, потерять легче, чем найти. Теряют что-то все, а находят... Не всякий находит. Сравнивай. Есть хороший кофе, Александр Николаевич,— наплыла Раечка, вытряхивая на поднос окурки из пепельницы. А ^то, шумим?— Борецкий, запрокинув голову, взглянул кротко на официантку. Да что вы!— Рая смутилась.— Голос у вас крепкий, таежный. — Есть, есть, у нас густо говорят и круто. Случается. Нет, кофе отставить, спасибо, мы еще посидим, если можно. Хотя, стоп! Давай сю­ да кофе. Тормоза, их тоже воврёмя нажимают, молодец, сестренка, молодец! — Да я не к тому,— еще Дольше смутилась официантка,— с вами можно сидеть, вы умеете держаться. — Кофе!— властно произнес Борецкий.— Стоп, мащина!