Сибирские огни, 1985, № 1

нялся выпытывать с особым деревенским пристрастием, время от вре­ мени бросая косые взгляды на младшего брата, как Степушка вообще относится к городской жизни, почему не ищет себе работу здесь.— Не нравится, что ли? Не нравится? — наседал Ульян. Устин сердито сопел, водил указательным пальцем правой руки меж растопыренных пальцев левой. А Степушка, вдруг поняв, с каким нетерпением ждет ответа Ульян, растерялся. Ну кто же полностью про­ тив города? Но это тогда он хорош, когда и в жизни все ровно да глад­ ко. А когда вот как у него: ни дядьки, ни тетки, переночевать и то негде? Ка к тут односложно ответишь? — Да я про это и не думал,— бубнил он растерянно.— Да не-е, вообще-то, думал, конечно. Ну так, в общем, а чтобы жить — не-е. Ульян обрадовался этой его путанице, шумно пошевелился: — Слышал, Устька? Ить малец! Во-о, Устька, об чем не грех по­ рассуждать! — Ну и что,— отозвался сердито Устин.— Его воля, а я не вернусь больше в ту грязь. Хватит. —• Эх, Устин, Устин! — сокрушенно произнес Ульян.— Эх, ма, тру­ ба без вьюшки! — Да что — Устин! Что Устин-то тебе! Устин сказал: «Поехали обратно, братка»,— и все, поехали? — Вот ить штука, растуды ее,— грустно произнес Ульян,— в том-то и дело. Три кола, два двора — вот и вся наша нонешняя деревня. А женка у меня бухгалтер, тут у нее родня, зовут. Поехала она посмот­ реть, и Устька увязался... Ну, та — бухгалтер, этот — молоко на губах не обсохло, а я-то, пим обгорелый! Я-то как не сдержался? Годков де­ сять пятнадцать назад дак понятно. Дак нет, в то время выстояли, а тут, когда кое-кто уж и назад норовит... Тоска-печаль гнула его могучую мужицкую шею, голова кудрявая валилась набок, в сторону Степушки. Качнувшееся к Ульяну сочувст­ вие родило невыносимую тоску по собственной, такой же невеликой деревне. И набегали, набегали все до единой знакомые избы, словно мчался он к ним на самом быстроходном катере. Мелькнул слева пос­ ледний взгорбок холмистого берега. Тихий, залитый искристым све­ том плес. Звонкое, призывно манящее краснолесье. — Эх, ма-а! — не скрывая слабости, застонал Ульян.— Потеряли мы себя, братуха. Окончательно потеряли. Нет покоя. Его и в деревне у нас не было,— бурчал несогласно Устин.— Если некуда деваться, куда б ты делся? — А других деревень мало, которые как яичко свеженькое? Мало таких, где строятся? — протестовал беспомощно старший из братьев.— Плотников-то — эва! Нарасхват. Маришка твоя — баба, с ребятней, а вернулась, ей избу-пятистенку пожаловали. Нужна? — Ну да, в доярки дак,— гудел несговорчиво Устин.— В доярки дак понятно. За такой труд беспросветный, когда ни утра тебе, ни ве­ чера, не только избу, по самолету каждой должны давать. По телеви­ зору вон, как покажут, так думаешь, и работы красивше нет. Уж такие все в белом да при механизации. А моя баба... У нее с простуды хлещет кругом, она криком исходит ночами... Кто бы говорил, братка! Слушая его речь, Ульян хмурился, мрачнел, но не перебивал, даже будто бы во многом соглашался, но, выслушав, сказал, словно извиняясь за молодое и зеленое: — Опутала человека зависть и копится, копится. Устин, говорю, сначала просто зависть, а потом гордыня за тя примется, учти. Песня известная с давних пор: в городе шик да блеск, восемь часов работы и воля через край, поедем, братка, мы еще походим по асфальту в таком всяком, что умирать не захочешь... Хо-о-одим! Вишь как расхаживаем от стакана к стакану? Вынужден. Из-за него вот. — Вынужден! — вскрикнул Устин.— Ниче себе! А сам домище за двенадцать тысяч купил — вот это вынуждено!