Сибирские огни, 1985, № 1

Довольно грубое обращение Юреналия Юрьевича к старику Сте- пушку-покоробило лишь самую малость. Старик выглядел жалким, и оскорбить его сильнее, чем оскорблял он себя сам этой ранней, совер­ шенно вредной ему выпивкой, было невозможно. Все в нем — и мятая одежонка, и давно не стриженные грязные ногти на неприятно красных руках, не крупных, но жилистых и крепких, способных работать бесконечно долго в самой холодной воде, и которыми будто бы он только что в ней работал, и плохо промытые нечесаные волосы,— гово­ рило о равнодушии к своей внешности. Он лишь едва разомкнул воспа­ ленные мешковатые веки, на мгновение приподняв седые брови, но и этого Степушке хватило, чтобы поразиться особому блеску его глубо­ ких глаз, их пронзительной ясности, так не вяжущейся с запущенным и неряшливым обликом. — Плодово-ягодное фурше-бурже, особый порцион для ясности дальнейших действий,— сказал старик с демонстративным вызовом, слегка грассируя голосом, полным тресков и хрипов. И трудно было понять, напился ли он до столь нелепого состояния с утра, или это его состояние теперь привычное, единственно возможное. И все же было в старике что-то и притягивающее — ни безобразным он, облагороженный величественной сединой, ни уродливым не казался. Вполне рассудочные, глубокие и ясные глаза испускали теплый свет. Произнеся привычную, очевидно, в подобных случаях тираду, слу­ жащую ему щитом от других и шаткой, но все же опорой для за­ туманенного и обленившегося давно разума, старик браво вскинул ста­ кан, допив свое плодово-ягодное, вскинулся самодовольно и сам, как бы бросая окружающим новый вызов. Какой же он был смешной и жалкий в этой нелепой выходке! И как вдруг Степушке стало больно за него. ,Что за несчастный, как и зачем попал сюда? — Фурше-бурже-е! — скривился Ювеналий Юрьевич.— Ты бы еще «миль-пардон» запел. Интеллигентика корчишь? — И взревел с бабьим вскриком, в котором Степушке послышалась неловкая жалость к ста­ рику.— А ну, поднимайся! Деньги, стонешь, вечно нужны! Так чего же ты сидишь, если они тебе нужны? Вертись, бегай, как мы с Терехой бегаем, глядишь, и зашуршат в дырявой твоей поддевке... Видал? — обратидся он к Степушке.— А потом гундят, что заработка у них нет! А доверится им серьезный клиент? Демонстративно заглянув под локоть, накрывающий пустой ста­ кан, старик хмыкнул и неохотно направился к выходу. — Слава труду, одного расшевелил, Спиридоша заковылял, а вы что же, братья-исусики!— напористо, с новой кривой ухмылочкой, ко­ торая легко наплывала на его плохо выбритое лицо и столь же легко сходила, обратился Ювеналий Юрьевич к оставшимся в застолье.— Видал таких у себя в лесу? Шатун и пестун. Ульян и Устин. Ни по виду, ни по имени не отличишь, а приходится. Мнят о себе тоже — из дере­ венских, где одни работящие рождаются! Лодыри вы, не работяги. А, Устин? Младший из мужиков, которых, действительно, трудно было отли­ чить с первого взгляда, поднял кудрявую голову с проблесками седины, не моргая уставился на Ювеналия Юрьевича, и долго-долго смотрел на него звериными будто, налитыми кровью глазами. До тех пор смот­ рел, пока Ювеналий Юрьевич не перестал ухмыляться. — Я те не холуй,— четко и дерзко произнес Устин.— Я к те в холуи не нанимался, хочу работаю, хочу пью. — Устин! — влаРтно вскинулся собутыльник Устина, которого Ювеналий Юрьевич представил как Ульяна, и который — у Степушки не было сомнений — доводился Устину старшим братом; был такой же черняво-кудреватый, нестриженый, но без единой седой пряди в воло­ сах, поосанистее и ленивее на слова, на каждое движение. Или это было в нем и не от лености вовсе, а от расчетливой мужицкой экономии во всем. И снова на Степушку повеяло чем-то близким и понятным,