Сибирские огни, 1985, № 1

Хоть в институте, хоть здесь. . Ведь не шиковать, не на ресторанную жизнь были они скоплены, эти трешки с пятерками, не для каких-то излишеств да роскоши, а на черный день. И если отданы ему, то отда­ ны вопреки всем крестьянским законам и самой бабьей рассудитель­ ности. В надежде на светлый день. Поезжай, мол, Степушка, учись, если душа твоя так сильно запросилась. И что же? Походя подсел ка ­ кой-то проходимец, не желающий работать вровень со всеми — он же умным, должно быть, изворотливым себя считает, сволочь поганая; он же не пойдет плоты гонять по перекатам! — выгреб и посмеивается где-то». Куда теперь кинешься без денег-то? Это не с правого берега реки на левый, это двумя поездами, параходом, в грузовике трястись... Ну, попуткой, конечно, можно, там подвезут и без денег, в конце концов,' можно и знакомый лесовоз высмотреть, а ка к быть с поездом и пароходом? «Зайцем» не наскачешь, они, проводники, слушать ста­ нут беду твою? Им бы самим урвать, отгородятся от человека скручен­ ными в трубку желто-красными флажками. Деньги есть — Иван Пет­ рович, денег нет... Улавливая закономерную справедливость всего, что случилось на вступительных экзаменах, и вчера еще досадуя только на себя, теперь Степушка вдруг начал досадовать на весь несовершенный столь и опас­ ный мир. И этот мир уже не был желанным, каким он был месяц назад, соблазняя великолепным будущим, а казался затаившимся, упорно не принимающим его. Захотелось в тайгу, в несусветную глушь, где ут­ ренний воздух всегда свеж и чист, где все понятно и дорого, и захоте­ лось необременительных мыслей, рождаемых первозданной и дружест­ венной природой. Но все это привычное и дорогое было далеким и недосягаемым и сумеет ли он в него вернуться, Степушка теперь не знал. В жизни его начиналось что-то непривычное и непредсказуемое, как не предсказуем бег вышедшего из повиновения плота. Откинувшись головой на спинку дивана, Степушка плотно зажму­ рил глаза. Родился он в разгар весеннего половодья, когда весь мир чествовал победу человеческого разума и полет в неведомое первого космонавта, и было это' на восходе солнца. Его, наверное, бы назвали Юрием, но вышло все несколько иначе и прозаичнее. Конечно же, помнить он этого никак не мог, да мать-то всегда рас­ скажет, когда и как ты родился. Ко всему, этим же утром отец его, знатный сплавщик бассейна, сгинул в заломе. «С радости у него, с чего бы еще,— говорила мать.— У ж так ему сына хотелось. Да и моей вины хватает,— утиралась она платочком.— По-быстрому-то управиться с тобой не удалось, промучилась до рассвета, а он все на крылечке сидел. Сынок, говорю! Вот и явился на свет белый еще один Степушка — знат­ ный плотогон, явился тебе помощник. И у меня слезы текут, и отец ед­ ва не плачет сдуру, так, в чем был, и попер на реку, где мужики вторые сутки с заломом бились. И работал-то как, говорят, что вытворял, пры­ гая с бревешка на бревешко! А в столь рисковом деле ошибаются все­ го раз, оступился, должно быть... Ох, ка к не вовремя он оступился, Степушка!» О гибели мужа ей сказали не сразу, хотели чтобы баба силенок набралась после мучительных родов, все: «Степушка! Степушка наш! Степанушко Степаныч!» — ворковали вокруг, не решаясь на страшное сообщение. Но пришлось сказать, не та это тайна, которую долго скры­ вают. Федор Литухин, говорят, взял на себя смелость. Женские сострадания, если это искренне, беспредельны. С той по­ ры и пошло:' «Мамина слезиночка бежит. Единственный комелек из всех Комлевых».