Сибирские огни, 1985, № 1

жениться попозже, хотел матери с-сестрой помогать, но мы их с тобой и так не оставим, правда? Жениться собрался, пришел объявить о своей честности. — А что за спешка?— Оля хотела одного, чтобы он поскорей ушел и не втягивал ее в разговор о своей родне.— Ничего особенного не случилось. — Это ты от гордости, я понимаю,— сказал он,— но и мне ведь не­ охота быть подлецом. • Все у них началось не как у людей. А впріочем, разве у всех одина­ ково начинается? — Что же делать, если я тебя видеть не хочу?— спросила она. Он без обиды ответил: — Надоедать не буду, да и времени у меня на это нет. Я. ведь на помощника мащиниста учусь без отрыва от производства. Она стала доказывать, что их встречи бессмысленны, что он ни­ когда не поймет ее, так как живет в другом мире. Он ответил, что это у нее пройдет, а ему*просто не надо было сегодня приходить. В конце кон­ цов он поднялся и, сказав у двери: «Тебя не переговоришь»,— ушел. После его ухода она написала письмо подруге, с которой вместе училась в пединституте. Подруга на последнем курсе вышла замуж и теперь учительствовала в одной из деревень Могилевской области. М уж ее тоже преподавал в этой деревенской школе физику и математику. «Наверное, любить одиночество могут, только очень сильные и гордые люди. Все же остальные в одиночку сжимаются, щасыхают, перестают верить, что однажды на небе заиграет музыка и цветы дождем посып­ лются на них сверху». Она ничего не написала о себе, потому что муж подруги был известным в институте сухарем, который на своей свадьбе заявил: «Я уже продумал для семейной жизни и программу минимум, и программу максимум». Всякий поступок вне программы он бы не одоб­ рил. В Томске у Оли живет ее единственная настоящая подруга. Вот к кому надо ехать, вот у кого спросить: что же это со мной происходит? Конечно, Люсе Некрасивой в голову не приходит, что она Олина подру­ га, но тем не менее другой более близкой подруги у Оли нет. Откладывала поездку в Томск, говорила себе: завтра, завтра, а сама ждала Матвея. Он приходил, приносил хлеб, сало, малосольные огурцы, иногда пирожки, тушеное мясо с картошкой в котелке. Оля глядела на еду и спрашивала: — Значит, твои мать и сестра знают, куда ты ходишь? Он не отвечал, но его молчание красноречиво говорило: знают. — Ну и пусть,— говорила Оля,— мне скоро двадцать три года, моя личная жизнь никого не касается. Она говорила ему, что не спешит с замужеством, пусть его это не заботит, они взрослые люди и сами отвечают за свои поступки. Но если он не спорил с ней,* соглашался, Оля пугалась и набрасывалась на него с упреками: — Если ты не бросаешь меня, не убегаешь только из благородства, то это смешно и глупо. Я ведь тебе сразу сказала: у меня к тебе ника­ ких претензий. Конечно, они были нужны друг другу, и, когда Оля смирялась, что- то покойное и доброе обнимало их, примиряло и радовало. Они нрави­ лись друг другу, как могут нравиться в молодости сверстники, которым нечего делить, не в чем соперничать. Но как только появлялся в их жиз­ ни третий — учительница, забежавшая навестить Олю, или товарищ Матвея, которого они встречали на улице или в очереди у кассы кино­ театра, как тут же появлялось у них какое-то чувство, похожее на про­ зрение. «Это сын одной женщины, с которой мы жили вместе в эвакуа­ ции»,— шептала Оля учительнице. Матвей однажды брякнул товарищу и вовсе нечто невообразимое: «Она работает учительницей, но если бы ты слышал, какой у нее голос, как она поет!» Оля стояла в сторонке, но услышала. ^