Сибирские огни, 1985, № 1

понимание, что погоня за необъятным бес­ смысленна и бесплодна. Поняв, что писать очерки так, как писал раньше, он не может, Юрий Калещ'ук увольняется из журнала «Смена» и, пройдя медицинское' обследование на пригодность организма к жизни на Крайнем Севере, направляется помощником бурильщика 3-го разряда в бригаду, которая ведет поисковое бурение нефти на Харасавэе, на макушке Ямала. И ведь вот что примечательно — Долгожданное направление на руках, наз­ начен день вылета, казалось бы, радуйся, пой, пляши, но нет — теперь у Калещука вспыхивает сомнение, а имеет ли он мо­ ральное право поступать так, как поступа­ ет. Нет, ■формально тут все безупречно, а морально ли по глубинной своей сути, по отношению к тем пока еше незнакомым ра­ ботягам, которые пробивают путь к нефти. Ведь он не собирается менять свою профес­ сию, он хочет лишь приобщиться, прочувст­ вовать, испытать себя, а ведь ему давно яс­ но: работа на буровой — занятие артельное и если ты что-то не сдюжил, то за тебя вы­ нуждены додюживать другие, а потому «не слишком ли беспечно, самонадеянно, эго­ истично заставлять других расплачиваться за свое паршивое мужское тщеславие?»' Переборов сомнение, решив хоть из кожи вон, но не быть в тягость,— Калещук на экспедиционном АН-24 вылетел в Хараса- вэй, туда, где полвека назад ученый-гео­ граф Б. Житков нашел «два чума с неболь­ шим числом оленей и почти без припасов», а сейчас угнездились два ряда вагончиков, так называемых балков, стояла вышка, са­ рай с дизельным мотором, копошились тракторы, поднимая каркас еще одной выш­ ки, и монтировалась механическая мастер­ ская. Так Юрий Калещук' оказался среди лю­ дей, «выбравших жизнь на краю или на пределе». Калещук не скрывает ни от кого своей стержневой'профессии литерато.ра . И не потому что думает получить какую-то поблажку — любая поблажка для него бы­ ла бы неприемлема. Предшествующий опыт убедил его — скрыть- это невозможно, слух непременно дойдет до товарищей и лишь поставит его, Калешука, в двойственное по­ ложение. Жизнь «на краю», «на пределе» требует по понятиям Калещука не только предельной самоотдачи, но и предельной честности, и уж во всяком случае не терпит фальши и лжи. Я знаю, повесть далась Юрию Калешуку не сразу. Оказалось, между понятиями знать правду, желать писать правду и уметь писать правду пролегли глубокие пропасти и перекинуть мост через них не так-то просто. Первый вариант был написан быстро и тут же начисто самим автором отвергнут. Приходилось мучить и ломать перья, отказываться от многих приемов письма, наработанных раньше, искать но­ вые. Второй вариант упорно шлифовался и был предложен журналу «Дружба наро­ дов», на страницах которого и увидел свет в сокращенном виде — шесть авторских ли^ стов из десяти («Дружба народов», 1978, № 8). И вот спустя пятилетие очерк «Хара- савэй» дописывается и превращается в по­ весть «Месяц улетающих птиц». Конечно, обозначения «очерк», «повесть» весьма ус­ ловны. Вспоміним хрестоматийный пример. Н. Лесков свою «Леди Макбет Мценского уезда» назвал очерком, хотя по своим ху­ дожественным достоинствам место этому очерку, конечно, среди лучших повестей русской классики. В конце концов, не в тер­ минологии дело. Существо же того, с чем сталкивается читатель, давало Юрию Кале- щуку полное право назвать «Месяц уле­ тающих птиц» повестью. , Настоящий писатель, в каком бы жанре он ни работал, всегда поднимает или осваи­ вает целинные пласты. Он подмечает то, что до него никто не замечал, или высвечи­ вает уже знакомое с какой-то новой, подчас неожиданной стороны. Тем-то и привлекают произведения истинных писателей, что они открывают нам глаза на реальности — со­ циальные, экономические, психологические, морально-этические, которые мы недооцени­ вали или которые почему-то ускользали от. нашего внимания. Именно такие реальности и содержит по­ весть Юрия Калещука. В ней переплетены три плана — морально-этический, социаль­ ный и исторический. В повести непрерывно взаимодействуют личный опыт автора, опыт его товарищей по буровой, опыт и устрем­ ления выдающихся представителей различ­ ных поколений людей, связавших свою судьбу с освоением Ямала, Крайнего Севе­ ра. Отсюда возникает ощущение многомер­ ности, полифоничности мира. Маленький отряд нефтяников-буровиков на Харасавэе оказывается как бы на стыке самых разных сил — исторических, политических, эконо­ мических, научных, социальных. Подспуд­ ный и открытый диалог между прошлым, настоящим и будущим не затухает ни на секунду. Книга Юрия Калещука утвержда­ ет его среди тех писателей-документали- стов, у которых публицистичность органиче­ ски сочетается с художественным письмом. Здесь мне прежде всего хотелось бы наз­ вать имена Юрия Черниченко, Анатолия Стреляного, Анатолия Злобина. На буровой Калешуку поначалу поруча­ ют самую элементарную работу. Все было видено тысячу раз, сотни раз проиграно в воображении — одно подтянуть, другое оттолкнуть, потом придержать, опять от­ толкнуть и захлопнуть «собачкой» сталь­ ные воротца элеватора. В воображении все было проще просто­ го. Теперь же «собачка» не закрывается. «Она встает на дыбы, беснуется, показыва­ ет язык, злобно урчит, жалобно взвизгива­ ет, никак не желая улечься в пазы». Не желает подчиняться, проявляет стропти­ вость, вздорный норов всё, к чему бы ни прикасался Калещук. Через несколько часов «от лихого стереотипа «как-же-это — и-я- не-смогу?» остается лишь потная растер­ занная оболочка, а от инструкций и скоро­ течных книжных познаний — слипшийся бумажный комок, плотно заполнивший под­ черепное пространство». Безмерно труден и нескончаем был пер­ вый день. Уж нет сил, а остановиться, пере­ дохнуть хотя бы м.иг нельзя, надо вновь и вновь укрощать прямо-таки осатаневший металл, шланги, тросы, качающийся под но­ гами на ^ двадцатипятиметровой высоте де­ ревянный настил. Если б не терпеливая, без сентиментальности рука тех, кто рядом — в жестком ритме, но не суетясь, они ус­ певали делать свое нелегкое дело и ухитря