Сибирские огни, 1985, № 1

всеми. Но совесть моя чистая, я ни одного дня не работал на фашистов. — Вам поверят,— успокаивала его Оля,— правда победит. — Правда одного человека не всегда побеждает, Оля. Побеждает всегда только большая правда. А маленькую можно убить. Почему ты думаешь, что всякую правду нельзя победить? — Потому что это знает даже моя мама. Она говорит: правду не утопишь, все равно всплывет. — Нельзя так говорить о матери: «Это знает даже моя мама». Все, что знает мать,— самые правильные знания на свеѣе. Про то, что Фриц Карлович пухнет с голода, сказала весной Люся Красивая. — Я, конечно, ему кое-что из еды подкидываю, но паек у меня уже не тот, сама недоедаю. Оля со страхом вглядывалась в круглое набрякшее лицо Фрица Карловича и думала: «Сам он знает, что пухнет, или нет?» Наверное, знал, потому что стал в конце дня ходить на базар, приносил иногда одну или две картофелины, свеклу с прогнившим боком, кусок жмыха. Мыл картошку и свеклу под рукомойником и ждал, когда Сысоева рас­ топит плиту. А той даже раскаленного куска железа рядом со своей кастрюлей было жалко. Кричала на всю кухню: — Я сейчас все это повыкидываю, наставят черепков, повернуться негде! Люся ^Некрасивая откликалась на крик, подходила к плите и кача­ ла головой, стыдя Сысоеву, хоть та и была права, плита была заставле­ на, Фриц Карлович варил картошку, здоровую часть свеклы, а также кусочек жмыха отдельно друг от друга, в разных черепках и черепушках. Хуже, чем Фрицу Карловичу, было только Люсе Некрасивой. Она не бродила по базару в надежде найти картошку. И брать у Фрица Кар­ ловича из его черепка, когда он предлагал, она тоже не могла. — Почему ты не берешь у него,— спрашивала Оля,— ты думаешь, он нищий, а у нищих не берут? — Он не побирается,— отвечала Некрасивая,— он находит, иногда ему люди сами дают. Я бы тоже могла, как он, ходить по базару, и у него могла бы брать, когда он дает, но мне совесть не позволяет. — А у меня брать совёсть позволяет?— спрашивала Оля. — У тебя — да,— отвечала Люся Некрасивая,— у тебя и твоей матери пока еще можно иногда брать. Вы семья фронтовика, вас госу­ дарство в первую очередь выручает. Она встречала Олю в коридоре и спрашивала: — Мать дома? — Нет. — Зайду? — Заходи. В комнате Некрасивая сразу находила глазами кастрюлю, взгляд ее тускнел, губы становились серыми, словно исчезали с лица. — Возьми, только одну,— говорила Оля. Люся брала самую большую картофелину, отварачивалась и ела ее с ладони. — Устроилась бы куда-нибудь, в столовку или пекарню,— совето­ вала Оля. — Там меня только и ждут. В сорок втором году все в квартире стали жить хуже, а Оля с ма­ терью лучше. За пропавшего без вести отчима Оле стали выплачивать пособие. В пайке, который каждый месяц выдавали семьям фронтови­ ков, было тридцать штучных папирос. Мать продавала их на базаре, возвращалась с кругом морюженого молока, меркой картошки. — Война идет,— говорила Люся Некрасивая,— а ты и твоя мать ничего понимать не хотите. Хапаете, что вам дают, и не краснеете. А скажи мне, пожалуйста, за что вам дополнительный паек и половинная плата за квартиру? Это же отчим твой погиб, а не ты сама погибла.