Сибирские огни, 1985, № 1

щаться. Не надо, чтобы нас вместе видели. Я в депо работаю, вон бно, уже пришел. — Боишься? Женатый, что ли? — Не в этом дело. Неженатый. Просто вопросов лишних не люблю. — А ты отвечай: тайна. Таинственная незнакомка. — Так ведь не таинственная. — А тебе и не нужна таинственная. Послушай, я в сорок второй школе работаю. Там и живу. Приходи. Ладно? — Ладно,— ответил он на ходу, глядя прямо перед собой. — Я буду ждать,— сказала Оля,— сорок вторая школа, запомни. Он ушел, а она почувствовала такую опустошенность, такую не­ поправимую беду, что чуть не^, закричала от отчаяния. Что это с ней? Он ведь только в первую минуту показался красивым. Ничего похоже­ го на любовь с первого взгляда. Может, разговор с Сысоевой так по­ действовал? «Когда человеку двадцать два года и его никто не за­ влек — это уже крышка». Во дворе, где стояла школа, доцветала черемуха. Большое дерево, похожее на цветущую яблоню. В Белоруссии черемуха — прутики, а здесь вон какая. Белые цветы проступали из темноты снежными хлопьями, и веяло от школьного здания, от волейбольной сетки посреди двора и этого белого дерева такой чистотой, таким покоем, что хоте­ лось опуститься на колени и попросить у них прошения. За свой поздний приход, за то, что почти умоляла незнакомого парня прийти, полюбить ее. Всю ночь снилась Белоруссия, зеленые яблоки на ветках. Сад был большой й яблоки большие, но зеленые. И сама Оля еще не выросшая, лет пяти. Кто-то большой, в длинном одеянии держал ее за руку и гово­ рил: «Тебе сейчас пять лет, потом пойдешь в первый класс, во второй, в третий, а когда перейдешь в пятый, начнется война. Будет Томск, за окном паровоз и товарные вагоны с каменным углем...» Оля отвечала: «Не хочу, не надо сначала. Дайте мне слово, что не будет войны, тогда можно повторить детство. Нет, и без войны не надо. У человека должна быть единственная жизнь. У меня уже она есть. Мне еще долго жить, и я о второй жизни не забочусь. Вы лучше скажите, почему я Сысоеву встретила сегодня, а не Люсю Некрасивую. Я ведь люблю Люсю, и она меня любит. Я никогда до конца не верила, что она погибла. Вы слу­ чайно не знаете, кто это распоряжается всеми встречами, а также — кому умереть молодым, а кому жить долго-долго. Я сплю. И молчу. У меня завтра уроки в восьмых и девятых классах. Вы знаете, дети, которые родились сразу после войны, уже учатся во втором классе. Вот им и отдайте ту жизнь, которую йредлагаете мне...» Это был чужой город, чужая зима и никак не удавалось поверить, что все это чужое — твое и надолго, что . утром опять проснешься от гудка паровоза, и кровать будет подрагивать, как вагонная полка. Проснешься и поймешь, что никуда не едешь, уже приехала, а паровоз орет на городской улице, ташит каменный уголь на открытых платфор­ мах товарного состава. Новых жителей в городе не зовут приезжими, приехать можно с любой стороны. А эти все с Запада, и зовут их эва­ куированными. Они для коренных жителей олицетворение войны, как и товарняк, стучащий по рельсам на одной из центральных улиц. От каменного угля, который везут к электростанции и заводам, снег на тротуарах черный, на крышах домов черный — и это тоже война. Плиту на ку?:не соседи растапливают по очереди. Только Оля с ма­ терью да Фриц из Риги к плите не подходят. У них ни дров, ни ведра, ни кастрюли. Дрова и уголь выдают по талонам. Но Фриц, наверное, боится стать в очередь к дверям, где выдают эти талоны, а Олина мать все никак не выйдет из оцепенения, в которое погрузилась по дороге сюда: вглядывается в Олю, словно вспоминает, ее ли это дочь. Оля