Сибирские огни, 1985, № 1

веши — отрезы, одеяла, часы, могла купить сервиз, но керосиновую лампу— НС могла. — А не страшно, Сысоева, одной жить? Все-таки дом чужой и веши кругом чужие. — Не понимаю. Если дом мне отписан, какой же он чужой? — А такой, что другие люди его строили, и эту лампу для своей жизни эти люди приспосабливали. И вдруг все у них оборвалось; дети погибли, сами тоже на этом свете не задержались. А ты, как ни в чем не бывало, явилась, перешагнула их порог и все их труды присвоила. Сысоева не рассердилась, уставилась в одну точку, было видно, как трудно ей дается ответ. — Так законно же все. Не я, так невестка грушковская; тут распо­ ложилась бы. А чем она лучше меня? — и вдруг в глазах Сысоевой вспыхнула догадка,— Да ты ж завидуешь мне, девонька! Ты же от зависти все это высказала. И Люська Некрасивая мне завидовала. Как узнала, что Грушко со мной расписаться согласился, так все и поломала. На всю квартиру кричала, что я никого любить неспособная. Старик это слышал. И поддался на провокацию. А так бы помер в своем доме, и Харитону бы пенсия была... Люди вообще этой любовью столько зла вытворяют. Начитаются; любовь, любовь... Вроде бы, они так счи- ’ тают, от любви дети рождаются. Смех. Ты-то хоть знаешь, от чего они рождаются? — Знаю. Глаза Сысоевой вспыхнули; — Отведала уже? Никогда Оля не поймет Сысоеву, не привыкнет к ее голосу, глазам. — Ну, что ты за человек, Сысоева? К чему ни прикоснешься, все каким-то паскудством становится. Сысоева, словно не слышала, потупилась, притворно вздохнула; — Когда человеку двадцать два года и никто его не завдек — это уже крышка. Хоть для обмана должны были тебя, Олька, завлечь. А теперь ускользнуло уже твое время. И никому теперь дела нет, что это не ты, а война виноватая. Засох организм, не развился, черты лица есть, рост есть, а формы не образовались. Кому бы говорить об этом, только не Сысоевой. Сама сплошная кость. Но Оля с ней спорить не стала. — Я пойду,— сказала она,— ты не провожай. Спасибо за угощение. — Прибегай,— ласково ответила СысОева,— и к Харитону в обще­ житие загляни. Он тебя помнит. Скрипнула за спиной дверь, грохнул засов. Можно было постучать в эту дверь, вернуться в дом, что ж ты, Сысоева^ выставила меня в та­ кую темень? Но дорожка, бежавшая от крыльца к калитке, была по­ сыпана белым песком, и лампочка над номером дома горела ярко. Если не разводить паники, то ничего страшного. Там, впереди, правда, овраг. Но по нему бежит ровная утоптанная тропинка. На фронте ведь и потемней бывало, да еще там стреляли. Оля не была на фронте, но точно знала, что там было пострашней. Овраг в этот час был черной зловещей бездной. Хорошо, что тропка не виляла и можно было, не отрываясь подошвами от ее гладкой по­ верхности, потихоньку продвигаться вперед. Кончится же когда-нибудь этот овраг, -уйдет иЗ груди боль, и все будет хорошо. Боль от страха. Она никогда ее так долго не испытывала., Бывало, кольнет, сердце зайдется и тут же отпустит. Никогда в этом городе так поздно не воз­ вращалась Оля домой. Ка к странно; у Сысоевой дом, и, у нее дом. Зна­ чит, дом — это не только строение, но и место, где человек ночует. В Олином доме — три'кровати, три тумбочки, один стол, один шкаф и две соседки. Тоже учительницы. Молоденькие. Из педучилища. Одна ведет