Сибирские огни, 1984, № 12
родной деревни, да еще оттого, что мать называет «грехом в семье», а посторонние люди в шутку: «дым коромыслоьл». Оттого ли, что семья у Митрия уже сам-шесть, или оттого, что отец и мать изматываются, выбиваются из сил, чтобы жить, как дру гие люди живут,— Егорка уходил в школу раньше, чем нужно, и приходил позже, стараясь быть дома как можно меньше. И в избе зимой всегда как-то сумрачно после светлой, теплой и просторной школы: То Андрюшка кричит, то сестренка Фенька плачет — Оничка, старшая, уехала недавно к тетке, в другое село, а мать всегда в печали, всегда в нужде. С самых детских лет гнетет Егорку родное гнездо, гнетет грех между отцом и матерью, ссоры их — вот это самое страшное в родной избе. Жалость к матери всегда сосет Егоркино сердце. Она еще молода, а уже сохнет, лицо ее редко улыбается, и оттого раньше времени стареет. А есть другая жизнь, не только в книжках, которые уже и сам Егорка читает, но и на картинках, развешиш ьи в переднем углу, да и в песнях, что поют мужики на пашнях, девки на полянках, бабы на свадьбах. Есть другая жизнь и у соседей; дети как дети, играют, смеются, бегают, одеты, обуты; а в церкви и совсем люди другие: все добрые, все мирные, все чистенько одеты. Любит Егорка петь в церковном хоре — поет он дискантом и когда поет, почему-то хочется ему плакать, да других мальчиков стыдно. А то бы пел и плакал, пел бы иплакал. Так он и делает, когда бывает один на пашне, либо когда пошлют его отводить лошадей в табун, либо оста вят одного гумно караулить. Вот там он отводит душу — поет почти все материнские песни и если плачет, то плачет больше о матери, не о себе. Вот так они с матерью и сговорились, поняли друг друга, без лишних слов решили, что пойдет Егорка в люди, другую жизнь искать. Но вот запряжка кончилась, отец и брат вошли в избу. Еще в сенях отец усердно высморкался, вытер по привычке ноги у порога, вошел и голосом решительным, но не сердитым, стал отдавать последние распоряжения матери и Миколе: чтобы дров зря не палили и сперва бы сучьями топили, да ежели сборщик придет сбирать на пасту ха — с осени еще не доплатил за пастушное,— сорок копеек лежат на божнице. — А ты, Миколай,— впервые назвал большака, каквзрослого,— зря без меня по вечеркам не шатайся! Мало что там может случиться: другие подерутся, либо пожар наделают, чтобы меня из-за тебя на сходку не тащили. Ну. сподружии’к , - об ратился он к Егорке,— оболокайся! Егорке оставалось надеть поверх материнской теплой кофточки новенький, ма терью же сшитый халатик — так называли они пальтецо из «киргизина» — темно- коричневмю материала, с миткальной подкладкой и с тонкой проедойкой верблюжьей шерсти. Первое пальтецо и как раз впору, только уж очень легонькое для сибирского мороза. Шапка Миколы не по росту велика, опустилась глубоко на уши, рукавицы с теплой варежкой, но не свои — выпросил на время у товарища-соседа. Опояска отцовская, праздничная, лет пять тому назад, когда Ольгу замуж выдавали, отец купил для свадебного торжества. С тех пор береглась в сундуке вместе с остатками других нарядов семьи. Носили по очереди отец и Микола. Теперь пригодилась для выезда Егорки. — Ну, помолимся, да посидим на дорожку!.. Помолились все стоя, посидели молча. Встали. — Ну, благословляй! - сказал отец матери, ив это время у ног ее согнулся касаясь лбом холодного пола, Егорка. Надетая на нем поверх халатика сермяга делала его толстеньким мужиком. — Благослови, м а м о н ь к а !г у б е н к и его тряслись виновато и вместе жалостливо Когда кланялся ей в ноги, увидел снова старые валенки, еще раз подшитые кожей,’ но все те же, те же, только еще больше растоптанные, скользкие в пбдошве как лыжи' и забрызганные грязью — в них же и зимой и осенью она ходит... «Нет, не ботинки я куплю ей, сэпоЖки небольшие, чтобы можно было и зимой и летом носить». Так реш.ил Егорка при прощаньи с матерью. Видел он, какими новыми, особыми глазам^ смотрела она на него, когда целовала и крестила на дорогу В этом взгляде была крепость материнской веры в то. что бог спасет и направит ее сына на путь правильный, на добрый путь... Все вышли на мороз. Митрий подошел к передовой подводе, взял вожжи — Господи благослрви! Ночь распростерла в небесах неисчислимое количество звезд, но утренней заои еще не чувствуется на востоке. Значит, встали в полночь и день будет сегодня длин
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2