Сибирские огни, 1984, № 12

пашню, на покос, на молотьбу — все лишний кусок сунет ему в рот: «Ешь, поправ­ ляйся». Но болезнь выходила из него медленно и мучительно: нарывами. Такие большие, то на животе, то на спине, поднимутся бугром, в середине желтая точка и вокруг опухоль. Пока прорвет, измучит, ни спать, ни играть не дает. Но все время Егорка на ногах, на улице. Набегал к осени опять «цыпки» на ногах, а сапог и к зи- . ме, хоть бы старых, не было. Зима опять длинная, а зимой еще нарывы, на этот раз в горле. Совсем задыхался, ни дышать, ни пить, ни есть. И опять-таки хворал на ногах. Как-то побежал во двор по нужде, поскользнулся на льду, упал, заревел — голос появился, из горла хлынул гной с кровью. В избе прохаркался, мать обрадо­ валась: оживет парнишка. Так и есть: ожил. Но какая там школа? Целыми днями свдит на печке, в табачную коробочку с караваном богдыхана собирает всякие хорошенькие мелочи. Бумажечки от конфеток, которые когда-либо съел, рассматри- вакугся вновь и с новым интересом, подолгу и с прищуркой: там целые миры, в этих невиданных картиночках. В церкви Егорка давно уже не бывал. Летом босого не пускали, а зимой и вовсе не в чем выйти. Д аж е Елена часто, по воскресеньям сидит дома. Беличью шубу ее дети, укрываясь в зимнюю стужу во время сна, совсем разорвали на части. Беличий мех трудно сшивать кусочками. Одна пелерина с длинными кистями — беличьими хвостиками, осталась целой, но в ней одной в церковь не пойдешь. Лежит в сундуке до какого-нибудь радостного дня. По утрам в праздники Егорка вынет из отдушины над печкой тряпку, служившую затычкой, вместе со струею свежего, холодного воздуха врывается отдаленный трезвон колоколов: обедня отошла, скоро Оничка или отец придет с просвиркой. Обедать будут. Но в трезвоне колоколов слышится Егорке все одно и то же: «Бедная — моя-то, бедная моя-то!» Это он относит к матери, всю свою жалость на нее переносит. Это о ней и колокола печально поют: «Бедная моя-то!» Нет, в школу Егорку в эту зиму не удалось отдать, да и школы не было. Учителя не прислали, а весной, как раз на пасху, и лазарет сгорел, в котором помеща­ лась школа, откуда прошлой зимой Митрий увез учителя куда-то в горы. Опять была суровая зима. Дни жизни тогда были длинные-длинные. Пбтом, когда годы будут спускаться, как занавеси, одна за другою, Егорка забудет их ско­ рее, нежели те дни его первых лет жизни, когда он стал учиться грамоте. А грамоте он стал учиться у малограмотной матери, которая писать не умела, но показывала Егорке буквы в книжке и говорила: — Видишь, вот это А, а это Бе? Ну, повтори за мной: Бе-А-Ба, Ве-А-Ва. Он подхватил и через два — три дня, сидя на печке, босой и голодный, тарабанил во весь голоьс: : — Бе-А-Ба, Ве-А-Ва, Ге-А-Га! — И ему это так нравилось, что он совсем забывал вытираТь нос, под которым было хронически мокро. Все ребятишки, рожденные в нищете да в холоде, так сопляками и росли, пока о к р еп н у т,- лет до десяти. Но ведь многие из них не выживали — рождались всегда под осень. , Летняя страда для матерей была вдвойне изнурительной — надо жать, и косить, и молотить, когда ребенок уже на сносях. Потому рождались прежде времени, как раз к зиме. А у матере 1 {) молока мало: один еще от груди не отсажен, а новый уже родился... Не выживаЛи. Отцам приходилось копать могилки еще в застывшей земле, в марте — редко доживали до весны: так и Егорка вытянул, но простуда с младенчества каждую зиму выходила из него носом. А тут еще почти год х.во ’рал, чудом выжил. Но, господи боже мой, как была счастлива мать, когда Егоржа сам, забыв о сы­ рости под носом, достал из печки тонкий уголек и на полях висевшей на стене кар­ тинки, «Под вечер осенью ненастной», напечатал очень старательно: ДОРГИ. Пришел как раз соседский подросток, умевший читать. Он сразу же так и прочел: «Дорги». Но Егоркина мать его поправила: «Деоргий». Буква Д уже и для нее и для Егорки была ДЕ.ьзачем же ставить Е? Но соседский грамотей и ее поправил: по календарю Егора звать Георгий. Егорка жадно слушал, но соседу не верил: мать его знает лучше всех. Так и писал себя по имени Егория Храброго: дорп ; «(» с точкой для него было твердо и достаточно вместо И, пока не поступил в школу, год спустя, когда ему стукнуло восемь с половиной. Но как он впервые попал в школу? Об этом стоит рассказать. Во-первых, мать его первая увидела учительницу на улице. Высокая, красивая и молодая, в безрука- вом теплом доломане и в белой шапочке, она появилась на белоснежной улице, как