Сибирские огни, 1984, № 12

будь роднл и сунул потихоньку в бак. Цыганка, может, или бродяжка, или, сбгрешившая несчастная девица, вовремя не сумевшая избавиться. Мало ли случаев? Вытащит и понесет к Любовь Васильевне — к кому же еще? Они обложат дите горячими бутылками, и Любовь Васильевна заплачет над ним по-бабьи.- А потом — или нет!— сразу, он позвонит в скорую, и мальчика (а это мальчик) отвезут в дом малютки, где он, Аким Алексеевич Мокшин, скажет: это Мой Ребенок, это я нашел его в мусорном баке! И если Карина согласится, у них будет двое сынов: Сашка и Алешка, в честь деда — путевого обходчика Мокшина, и Саш­ ка — в честь великих поэтов. А если она откажется, они проживут и вдвоем. Так он решил, пока тянул узел на себя. Но когда дотянул до передней стенки бака (тут было посветлее),, никаких крест-накрест веревок на нем не обнаружилось, никакого голу­ бого покрывала. Грубая материя, сукно, скрученное само по себе, по­ средством, наверно, штанин или рукавов, если это одежда. И когда по­ нес сверток к фонарю, подозрительно как-то легкий, надежда, что не подвох, что снова он не обманулся, еще была в нем. Жила еще. Ну да, это оказались тряпки, выпачканные известью, обрывки старых газет и ничего, и больше ничего. Ничегошеньки. Кто-то делал в квартире ремонт и просто выкинул лишнее. «Хы-гы-г-г!» — засмеялся он тихонечко. Смешно. Ведь и тогда у Сашкиной кровати ночью и сейчас тут он прекрасно уже знал: ничего нет, нету, и ничего больше не будет, финита! — и вот обманывал, все равно обманывал себя. Так в детстве зарывали в землю под стеклышко «секрет», а потом «находили». Очень уж, видать, хоте­ лось обмануться. Очень. ^ Сидел на лавочке и смотрел в окошко на третьем этаже. В желтом полусвете, идущем из соседней комнаты, плавала там, парила, чертила округлые линии полная золотистокожая женская рука. Пятнадцатилет­ ним мальчиком сидел он вот здесь на этой самой лавочке, а там, в том же окне, было тогда то же. Женщина, готовясь ко сну, расчесывала перед зеркалом волосы. И все. И только-то. А он смотрел. Ца медлен­ ные ее, длинные, уходящие в темноту движения, на щеку и бровь с лос­ нящимся подбровкем, на приколки, зажатые в сокрытых тенью губах. Кто она, красива ли, как ее зовут, он не знал. Быть может, он встречал ее среди прочих во дворе и даже здоровался. Возможно, это уже и не она теперь, а старшая ее дочь или младшая сестра. Возможно, и впол­ не. Да только дело от того не менялось. Эта. женщина была сокровен­ ная, тайная его тайна, к которой (показалось ему сейчас) он так и не приблизился ни на шажок. Вот, глядел, отклонилась, вот тряхнула, по­ мотала из стороны в сторону головою, пробуя тяжесть роскошной своей короны,— и тот же в животе его холод, будто предвестием далеких бед, предчувствием немыслемого, невозможного еще счастья. Снова, да, сно­ ва и опять. Нет, он не жалеет, не раскаивается в прожитой жизни — он сде. 9 ал то, что должен был сделать, что решил в те'свои пятнадцать лет. Бог ему судья, если он ошибся. Нельзя было сидеть здесь, смотреть и не мочь. Не снести б ему такую муку. Он и не снес. Что ж, вспомнились ему чьи-то чужие слова: «Я зарою тебя там, где никто не узнает, и по­ ставлю крест, а весной над тобой расцветет клевер...» Красотища, ’конен- но, красиво сказано. И все-таки... Тут он .поднялся с лавочки и двинулся к себе в подвал. Спать. I Еще з а х о д Он^ слышал ее дыхание, запах ее кожи и ее волос: горьковатый, и нежный, и — как будто б он припоминал его,— болезненно какой-то родной. Лежал, глядя на закинутую ее руку, на курчавившиеся под 68