Сибирские огни, 1984, № 12

Ах, глупый, - да ум, да логика эта вся — это же... это ж карманный фонарик для поиска корма под ногами. Тактика. Короткие цели. Ну ку­ да с ним на такую крепость, как ЗАЧЕМ! Помешивал. Вода пузырилась, густела под его ложкой. Это сварен­ ная картошка распадалась и белила ее. Попробовал на вкус пф-ф-ф! Ничего! Скоро будет готово. Да кто ж подумать-то мог? — продолжал размышлять.— Раз не ви­ дишь смысла, решаешь, что его нет. А... есть он? Есть! Есть. Должен быть. Д1а года тому — могилы, Лазаревна и горячее Каринино молоко с маслом в большой мамы-Лениной кружке. С того самого масла он ведь и выпрыгнул тогда. А может, сообразил наконец, не потому тебе плохо, что жизнь плоха и бессмысленна, а потому, что сам ты бессмыслен и плох. Как плохо дешевое вино, как женщины, с которыми можно не лю­ бя. Удовольствие же то же, кто же возразит. Бери его, ешь. Сперва буд­ то даже из принципа, а потом привыкнуть, привязаться, заразиться, по­ любить. Да, да полюбить ЭТО — брать и не платить. Брать и не пла­ тить. Без лиц чтобы, без ответа. Для одного чтобы себя. И все-таки... платить! Ну да, щепками забора, кусочками души, бессмертия, может быть. И мрак, и тоска, и серая впереди без края ночь. Платил. Платил все-таки. Каринино молоко и еще Кант. Книга. Не знаменитая та о чистом разуме, а вторая, потише. В душе твоей бездна, тихо объяснял мудрый философ, в ней молкнет маленький лягушачий твой рассудочен. Если и есть в тебе что поумнее хитренького его, то это как раз тот самый забор, который ты нарочно в себе разрушал. Сам уж догадывался, да все словно боялся догадаться. Как верно, восхитился, прочитав, как'это верно! О Иммануил! О мудрая вторая лягушка! Так вот Единство, мревшееся ему в молодости. Вот разгадка. Забор не разумен, он выше разума. Важнее. Главнее. Не нужна никакая новая система, есть ответ, давно уже, века, есть! Господи, господи, какой же он был дурак. И в самом деле — стало хорошо. Хорошо жить. Радовался: хорошо! Полюбил всех. Карину, Любовь Васильевну, людей, всех. Ну что ж, ду ­ мал про Карину, что она такая бабариха, пускай. Значит Так Надо. На другое, стало быть, не наработал. Да и чего уж прибедняться? И в ней ведь есть. Есть! Вон как она его выхаживала. С ее масла он и... Да, да, конечно же, а Сашка, размечтался, будет тебе сыном, наградою. Савдка’ Саня, Сашок. Эх! Ходил как сумасшедший по улицам, ноздри раздува­ лись— жизнь! И цель, и единство, и все. С Кариной пока оттягивалось (она словно сомневалась на его счет, прикидывала и примеривалась), но сам-то он не сомневался уже, верил, искренне верил: будет! Будет, верил, будет еще у него жизнь. И вот явился Женя, каменный гость, и все вернул. Взболтнул его, как отстоявшуюся бутылку. Осевшая было грязь поднялась к горлу, застила опять свет и все, все теперь оказыва­ лось ложью. И злость, и вечная его вина, и личное беспросветное бес­ смыслие. Выбрал, говорил когда-то мужичок в библиотечной курилке, выбрал, так иди до конца. Вот и иди! Нельзя прожить жизнь сразу обе­ их лягушек. Не получится, брат. Но и это на сегодня было еще не все. От стены, от белой бесконечной ее известки затемнела точка. Точка эта росла, близилась, крутилась кругленькая, и вот уж она' не точка, а голубое перевязанное крест-накрест покрывало с прогоревшими корич­ невыми дырами от утюга. УЗЕЛ, вспомнил он, узел в мусорном баке. В правом дальнем углу. «Это же... это же...» — ух, какая мелькнула до­ гадка! Выключил плитку, набросил на плечи фуфайку и побексал. По дороге он запнулся: ссадил об асфальт руку. Но в баке, в самом деле, был узел. Ощупкой нашел гладкую прохладную сверху ткань и потянул на себя. Это ребенок, думал, выкидыш семимесячный, кто-ни