Сибирские огни, 1984, № 12

А Григорий, честно отпахавший спектакль актер, скромно толкал уже лопатой по осклизлым газетным куличам.. Ладно, дескать, чего уж! Хороший ты парень, Григорий,— погладил Григория глазами, все-то, брат, закруглилось у тебя. И Григорий, словно б догадываясь о подоб­ ных мыслях о нем, догадываясь, но скромничая опять же, в два-три за ­ висающих движения вобрался в свою кабину, дал гудок и хлопнул двер­ цей. Салют! Салют, Григорий. Так он и укатил, лихой мусорщик, не объезжая последних три подъезда. Не пожелал портить эффекта. Ну и прекрасно, коли так. Походил, покружил еще вдоль коротенького сегодня мусорного марш­ рута, подбирал бумажки и другую выроненную из ведер дрянь. Брал прямо руками, ибо рукавицы забыл дома. Брал и сносил в свой бак. Возле трансформаторной будки стоял личный его дворницкий бак, вроде запасного. Жильцам туда выносить запрещалось — для них Григорие- ва машина и была. Однако в бак все равно бросали. И ночью бросали и под утро, и даже известно было — кто. Одни, впрочем, и те же. Вот и сейчас в дальнем правом углу, пустом вчера, валялись какие-то скручен­ ные в узёл тряпки, газетные обрывки, оранжевые по бокам осколки кир­ пича. Правда, именно сейчас-то, в сию минуту, на факт этот было на­ плевать. Хоть два узла, думал, хоть три... А Семеныча он помнил. Тот жил в подвале, где теперь живет он, и маленькими они спорили, кому спускаться по холодным ступенькам в подвальную яму, когда в нее по­ падал футбольный мячик. Боялись Семеныча. Не то злой был, не то припадочный какой-то. Того и гляди долбанет тебя чем-нибудь по голо­ ве. И матери учили: не трогайте Семеныча, ну его! И вот Семеныч умер, и кажется бы, пожалеть ^(ведь человек), а хоть бы даже что. Ни трави- ночки в душе не пошевелилось. Ни былиночки. Через ворота, у которых совсем вроде бы недавно разговаривали с Любовь Васильевной,, и сквозь арку у пятого подъезда сочились отра­ ботавшие уже на своих предприятиях люди. Вышли из перенабитых троллейбусов и сочились. Что ж, пора и ему до дому. Суп себе варить. И направился было, да задержался опять у березы, не стерпел. Это ведь про нее представлял он себе, крича, что жизнь дерево, а люди листочки. Что листьям древесным подобны... И что он-де листочек, только сорванный раньше времени от хитренького ума. Листья, листоч­ ки, листики. Сколько ж понападало вас на сыру землю, сколько упадет! Глядел, глядел на свою березу. Ах, думал, хрустальная эта ее крона прозрачною музыкой. Гибкие ее, изломанные в суставчиках веточки вниз. Мягкие, словно пушистые. Плывущие эти ее волосы в холодной воде осени. Дома, как было и задумано, помыл руки, и стал варить суп. Варил. Бросал в кастрюлю соль, лавровый лист, морковь, пшено, картошку потом. Отдельно, на маленькой сковородке жарил сало с лу- ком-чесноком, приправу. Вода в кастрюле булькала, сало стреляло по щекам, а пахло чесноком с луком, соленой деревенской свининой и где-то, будто далеко, лавровым листом. Дело было так, рассказывала мама Лена: жили-были две лягушки, жили-были и попали, в крынку со сметаной. Попали и начали тонуть. Ладно, все равно погибать, рассудила одна, какой смысл дрыгаться? И пошла себе на дно. А вторая — нет. Не знала для чего, не знала ЗА ­ ЧЕМ, но ногами болтала и тонуть не хотела. И не утонула. Сметана от болтанья стала маслом, лягушка от него о'гтолкнулась и выпрыгнула из крынки. Так и ты, думал теперь, помешивая варево свое, утонуть ре­ шил, пропасть и погибнуть, логике поверил. Друга себе нашел—логику!