Сибирские огни, 1984, № 12
деревья, на воробьев этих. Мало тебе? Солнышко-то есть, и небо есть. И хватит, хватит. У ворот встретилась (кто бы подумал) сама Любовь Васильевна, непосредственный начальник. — Аким,— заулыбалась.— Здорово, Аким! — Здравствуйте, Любовь Васильевна. Оба и любили во'г так поздороваться: улыбнуться и разойтись. Но сегодня и здесь было не как всегда. — Слушай меня, Аким,— остановилась Любовь Васильевна и на морщила лоб, как бы выражая: чего это я хотела сказать-то? Уж не ■за опоздание ли думала ругаться? Но нет, оказалось, другое.— Слу шай,— сказала она,— ты у нас жениться, что ли, собрался? Правду девки в конторе говорили? Уходить будешь? — и смотрела, щурилась эдак лукавыми глазами. — Враки! — сказал, но тоже с улыбкой (может, мол, и не совсем враки). Какой улыбки ей от него надо было, такой и улыбнулся. И ничего, получилась улыбка.' - — На свадьбу-то зови меня, не замыкивай! Ага? Кивнул: ага. — Давно уж тебе пора,— вздохнула Любовь Васильевна. И нахмурилась. В память, конечно, о маме Лене. С самого его устройства под ее начало порешилось как-то само собой: Любовь Ва сильевна с мамой Леной были подружками, а он, Аким, подружкин посмертный сирота. Теперь вот Любовь Васильевна справляла как бы маленькую тризну по маме Лене. Не дожила-де мама Лена до Дня, не дождалась, не повидала на своей улице праздничка. А закадычны ми ж, можно сказать, подружками были! Войну вместе перекуковали... соседками-товарками, мерзли-голодали... барахолки-карточки. Он знал: в войну мама Лена жила в Харькове под немцами, а что там с нею случилось, никому никогда не рассказывала и не вспоминала, что Лю бовь Васильевна и дружна-то с нею особенно не была, разве вот здоровались добрыми знакомыми во дворе да улыбались, как сейчас он. Но не станет же он возражать добренькой Любовь Васильевне,— зачем? Пусть себе. Кто знает, мир-то в конце концов расселен по голо вам, извне головы никто его до сих пор не видел. Чем голова Любовь Васильевны хуже? И пережили, и перекуковали. У него так, у нее эдак. Сведения просто не совпадают. У каждого куличка свое его личное болотце. — Знаешь, Аким,— говорила меж тем Любовь Васильевна, — а тут у нас, ровно. Женя Горкин объявился. Помнишь, Горкины, в третьем подъезде жили, отец-то маленький еще такой, кучерявенький. Не помнишь? Нет? Вон там вон сидел вчера, на лавочке, с бабами нашими. Я иду мимо, а он отворачивается, не желает меня, старуху, узнавать. Не хочет! А я так узнала его....— и уголки старых накрашен ных губ Любовь Васильевны печально опустились. — Я в курсе,— пришлось «поднимать» неприятный разговор.— Он был у меня. Заходил проведывать,— и сам усмехнулся: проведы вать. Замечательно проведал. — Что ты! Что ты! Был?! — оживилась Любовь Васильевна.— Надо же! Интересно-то как. «Уф-ф-ф...» Это же надо, шестой десяток — и все интерес, все интерес. — Поговорили, посидели,— стараясь,опять изо всех сил попаеть в нужный ей тон, произнес он.— Водки одной чуть не литр выпили. — Ох ты! Клюкнули! Вот молодцы-то! Встреча, значит, старых товарищей? Это ж сколько ж вы не виделись-то? И посыпалось, понеслось. — Рассказывай, рассказывай,— торопила Любовь Васильевна,-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2