Сибирские огни, 1984, № 12

из-под одеяла: ни-ква-гда! И выхода не было. Держала, держала у уха трубку, и... щелкнуло все-таки. — Телеграф, алло! — близкий, теплый девичий голос. Представи­ лось почему-то: ночь, девушка спит, сложив голову, на узенькую те­ леграфную ленту, а теперь вот проснулась, и упругая щека в белых и розовых вдавленных полосках. — Здравствуйте,— сказала и тоже кашлянула.— Это Бакунина. Простите, что ночью, но мне надо отправить телеграмму. Можно? Лягушка глядела не мигая из-под одеяла: ГИБЕЛЬ ТЕБЕ, ГИБЕЛЬ, ТЕБЕ, ГИБЕЛЬ. Так оно, может быть, и было — гибель. — Диктуйте,— сказала девушка. — Москва, Главпочтамт. Д о востребования. Горкину Евгению Евгеньевичу. Слышите? — Слышу,— сказала девушка. — Жду. Буду ждать. Катя. — Жду, буду ждать, Катя,— без интонации повторила девушка.— И все? — Все. ^ Девушка помолчала, записывая, по-видимому. — И спасибо вам,— сказала еще девушке,— завтра я зайду. Про­ стите меня. — Ничего,— улыбнулся голос.— Д о свидания, Катерина Иванов­ на! — И гудки. _ Значит, девушка знает ее. Это хорошо. Пусть, пускай 'знает. Пусть все знают, как расправляется она с ночными лягушками! Вернулась к тахте, откинула одеяло и пырскнула: «ПФРС-С!» — громко на эту лягушку, на ни-ква-гда, на все эти проклятые километры, горы и овра­ ги, на все, что лежало между ней и Женей. Будто водой брызгала, держа в оттопыренной руке утюг, и святой водой кропила свою эту тахту от нечистой силы. ПФРС-С! ПФРС-С. И лягушка-лягушечка неловко подпрыгнула в последний разок, сползла животом по крутому постельному боку и нехотя, скок-скок, поскакала в темный к себе уголок, в темный угол, где, если пожелает, пусть даж е и живет теперь... теперь было не страшно. В п о д в а л е Небо было синее, словно в детской акварели. Шел под ним вчерашней своей дорогой, возвращался в подвал, но и дорога и сам будто сменили, чувствовал,» теперь мелодию. Все упростилось и убудничилось. Про мужика, брякнувшего вчера в трол­ лейбусе «А ты, ЛЫС|ЫЙ, не умрешь!», даже и подумал: да, брат, угадал ты — не умру. Вымытое синее небо, два плотных облачка у телевышки, и блестя­ щие коричневые крыши домов. Утро! На остановке народу уже мало. Все, кому на работу, на ^работе^. Подходи, бросай в урну вчерашний использованный троллейбусный билетик, и это тебе все, все твое прошлое. Ни тебе мужика-пророка, ни милой этой ночки в Карининой квартире, ни вчерашнего разговора с Женей. Бросил в урну — и опять снова можно начинать. И хоть сам знаешь, забыть — это только игра (ничего тебе больше не забыть), все равно пока хорошо. Хоть на время малое, да хорошо.— Замурзанная бабенка в мятом зеленом пальто оглянулась на него, отходившего от урны, и тут же, будто испугавшись, отвернулась.— Да, да, между тем продолжал он свое, утро, каждый день утро, и заново опять, все заново, и веришь этому, опятЬ веришь, хватая ту же вечную наживку. Будто пьешь с этим солнцем отраву — и снова болен, и хочется еще и еще. Чего? Ведь ясно вроде: все уже! Приехали, кончен маршрут, а поди ж, веришь, все равно веришь, что не все. А вдруг, может, еще да нет? Еще 59