Сибирские огни, 1984, № 12

жена и он. Машину? Квартиру? Но и тут как-то застопорилась. .С ма­ шиной возиться надо, душу последнюю вкладывать, а квартиру... Так ведь отдельно ж будет! Готовить, стирать — самим; и вообще «о родите­ лях подумать не мешает, кто ж еще-то о них позаботится!» Он не возражал — думай! Заботься. Он чувствовал себя ненадеж­ ным для своей жены и ее родителей; сбоку-припеку. Так и жили. Потом жена поехала по турпутевке в Финляндию и вернулась отту­ да красавицей. Расцвела,— хотелось, видать, уже расцвести. На него поморщилась (снова курить начал), но промолчала. Похоже, у нее самой что-то там такое было. Завелось. Роман, что ли. Или, как они еще теперь называют от невинности,— интрижка. Нет, не ревновал. Ее-то — нет. Все пошло раскручиваться назад. Задумываться опять начал. Как в школе раньше. Шел за молоком — навстречу рты, ноздри, глаза... Ли­ ц а 'Ли? Разрезаны, думал, по-разному, расставлены по-разному, а по сути-то одно, одно у всех выражение. Алчба. Рыбы ищут где глубже, а люди... где колбаса! И вечером на кухне жена, теща, пельмени в сме­ тане, и тоже все про все ясйо, и что плохо, и хорошо, и как жить. Лица, думал еще, как супы. Чуть наглости, чуть робости, щепотку бросить тщеславия и чуть-чуть посолить приветливостью. Снова шел за молоком. Где-то за новыми домами по металлической свае била и била забивальная машина; строили новую станцию метро. Б-бум-ц-ц-ц... Б-б-бум-ц-цц... Звуки дрожали, длились, зависали в воз­ духе, как мыльные пузыри, один, другой, меньше, меньше, т-тум-ц-ц, б-б-бумц-ц-ц... не останавливаясь, не кончаясь, и поднималась, всплыва­ ла опять осевшая было тоска, злоба на Акима, на Катю. И как, как ему теперь было жить? Однажды в магазине, где-то сразу почти после их свадьбы, жена его воскликнула, чуть не захлебнувшись, волнением: «Ой, мамочки, гляди, какая кофтюля!'..» Ой, мамочки... А он рассчиты­ вал как-нибудь прожить со своей женой и «не заметил», хитренький такой, не заметил ее волнения. Бродил, слонялся в одиночку с пустой авоськой по белой своей окраине, вспоминал. Ой, МАМОЧКИ, ГЛЯДИ, КАКАЯ... КОФТЮЛЯ... И била, все била по свае баба — ц-бам-м-м... ц-бам-м-м-м... Мать писала «спасибо за журналы», и что гордится им, своим сы­ ном, что пусть бы приезжали с женой в отпуск на фрукты (они с отцом жили теперь в Средней Азии,, при сестре). «Забирай,— писала,— жену и приезжайте-ка к нам, до кучи!» Катю не полюбила, а к жене, вишь ты, благоговение. Бродил. Дома долгие, длинные, одинаковые, как лица. А ведь еще недавно он принимал все как есть. Как есть, думал, так и надо. Жизнь, мол, — иначе нельзя. Разумные компромиссы с совестью (с совестью!) необходимы и даже нужны. Все мы, мол, люди, и всех нас надо прощать. Ну да... прощать, думал теперь, если пакость твоя поза­ ди, если ты раскаялся и не желаешь ее больше. А если желаешь? Если вообще считаешь, что пакость хорошо? Ты мне — я тебе. Ты меня про­ сти, я тебя. Договорились? И жалко, жалко всех все равно. А главное — сам. Сам каков! Бабушку, что жилплощадь ему освободила, так ведь и не увидел ни разу, на похороны даже не пришел. А с женой? Ведь и любовник у нее, если разобраться, потому что сам он ей врет с самой этой подлой их свадьбы. И зачем же, зачем тупел он все эти годы? Чтоб не больно было? Чтобы удобнее? «Унь-тюнь-тюнь-тюни!» «Уль-гуль-муль-мулички мои!» «Унички-тюлечки-шмунички!» < Проснулся. Было светло, те же рядом пустые кровати, а йЪд окном — «уни-тюни-люни»— взворковал приливами тоненький женский голосок над детской, наверное, коляской. Встал и прошел босиком по 51