Сибирские огни, 1984, № 12

и жил. Работали, ели, спали... Когда перекуривали^ напарник Миша учил его первичной морской мудрости:' «Каждый делает то, что может, а кто может, ничего не делает!» Да... А потом Миша раздробил себе бочкой палец на ноге и мог «ничего не делать», но оказалось, что не мо­ жет он ничего не делать, и, хромая-матерясь, мудрец работал со всеми и со всей своей мудростью. А вечером, если не попадалась смена, можно было снова смотреть на горизонт. Там, там, за синим океаном. Вдали, в мерцании багряном... Азорские прошли острова. Близко, как жизнь, сострил народный философ Миша. И живут на них, сказал, португальйы. «Вы, кажется, потом-м-м любили португальца-а-а?» Так, так. Братва играет на гитаре, и где-то внизу Атлантида, кото­ рой на самом-то деле не было. Не было, не было, ничего не было, и все хорошо, нет даже злобы на Акима, удушающей злобы, подступавшей раньше ночами. Нет, нет, нет. Это он все писал Кате, сам не зная зачем, отчет, что ли, делал? Что б все, как раньше, все на Двоих. А потом снова вернулось то, ночное, его чувство: живи! Гляди во все глаза. Не уматывай в сторо­ ну. Терпр, коли надо. А там увидишь дальше, мало ли... Мало ли в жизни бывает всяких случаев. По жизни живи, учил Миша, читавший к тому же Сенеку. Живи по жизни, а там увидишь. Надеялся. Надеялся, само собой, иначе — куда бы? Хотя, кажется, вовсе «не простил» ее, Катю. Когда вспоминал, как стоял он у Акимовых дверей, дышать не мог, зубы трещали, уходил, пря­ тался, задыхался. Но и это прошло. Мог возвращаться. Ребята звали еще на сезон, и хорошие ребята, товарищи, но он мог уже возвращаться и потому — чего ж? Та же Рига, омытая разлукой, и запах земли, и берег. Твердый-претвердый, а трава... зеленая! Когда шли назад Вельдом, рисовал домики на Датском берегу, дымки от костров, уютность. На душе, говорил Миша, можно было играть как на органе. В гостиницу свою, в барак, он вернулся поздно. Если по-местному, по-Волче-Бурлински,— что-то около одиннадцати часов. Евдокия Афа­ насьевна улыбнулась, отпирая дверь. Та же стеснительная улыбка • с прижатой к зубам верхней губой. — Повидались?— спросила. Ага, кивнул он: повидались. И тоже улыбнулся. По-видимому, она уже знала, зачем, для чего он сюда приехал. И почему-то это (что «зна­ ла») показалось приятным, а не наоборот. — Я тут вам чаю оставила, остыл, поди. Подогреть разве? — Не надо... Я холодный люблю. Спасибо! Он в самом деле любил холодный, но был, конечно же, тронут. Есть, есть-де все-таки на свете люди. Стакан в железном подстаканнике стоял на тумбочке возле его кро­ вати. Рядом два пряника и белая конфетка-подушечка в реденьких кри­ сталликах сахара. «Есть, есть люди...» Лег, не раздеваясь, на заправлен­ ную постель, свесив в сторону грязные ботинки. Потом сел, отхлебнул чаю и снова лег. Чай холодный и несладкий был тот самый, который он любил. Другая вбухала бы ложки четыре сахару, подумал опять с бла­ годарностью к Евдокии Афанасьевне, лишь быв жадности ее не обви­ нили. А зачем сахар, если конфетка и пряники?