Сибирские огни, 1984, № 12

Хлопнула входная дверь, ушел Сашка,-; — л;. - I И "лыбаясь еще, явилась не запылилась она, Каринушка. — Ну что? — умытая, подобранная, щеки-помидоры блестят, в ут­ реннем легоньком халате.-— Проснулся, работничек? Ирония такая. Это-то было понятно. Она сейчас мать. Не остывшая еще, горячая, из самой главной-главнеющей той жизни своей. Деловая, нужная, устало почти презирающая таких вот с-краюшных дворников всяческих, гостей кобелястых. Еще чуть, чувствовалось, и она начнет хамить. —- Ты храпел,— сказала и сама рассмеялась. Ну вот! Просто и трогательно. А когда пили на кухне утренний чай, началось то, чего, труся, он ждал со вчерашнего вечера. — Слушай,— сказала она.— Ты не приходил бы больше... а? И поглядела на него сбоку. По-хорошему, мол, прошу, по-челове­ чески. Мазал маслом хлеб, слушал. Интонация была такая: я-то знаю, что ты подлец, но ладно, не в том сейчас дело, я тебя не сужу. Бог, мол, с тобой, черт с тобой, но катись, пожалуйста, к чертовой матери. Положил еще на масло кусочек сыра. — А почему? — спросил. Не удержался. Сам не ожидал, что будет спрашивать. Она, похоже, тоже не ждала. Улыбнулась (в сторону глаза), по­ жала широкими плечами. — Сашке вредно... И вообще. Я другого себе найду. Ни-че-го! Ничего себе, подумал, откровенно сказано. Да, да, силь­ ная и откровенная женщина. По мере, конечно, сил. — Может, нашла уже? — не выдержал все-таки, сорвалось с языка опять. Знал ведь, утонет. Да барахтался, барахтался.— Нашла уже, говорю, может? И сам поморщился. Господи, ну зачем? Зачем все это? Чего хва- тается-то он так? А она улыбалась и не отвечала. Не удостаивала ответом, умница, не удосуживала удостоить. — Ну, хочешь, уедем? К Нинке, в деревню. Сашка в школу пойдет, школа хорошая, хочешь, хочешь? Барахтался, падаль. Боролся за женщину. За последнюю надеж- душку. Голос сипел, бился где-то сбоку от стола. Он слушал .его со сторо­ ны, со страхом. Голос, как боксер в гроге, поднимался и опять, снова падал. «Вот ведь,— думал себе,— вот ведь дело-то до чего дошло». — Никуда ты не поедешь! — сказала она. Спокойно так сказала она. Он был убийца в наручниках, а она судья. Судья демонстрировал понимание священного долга. Стальное понимание. Что ж, что выскаль­ зывала злорадной змейкой у него меж зубов маленькая личная ра­ дость, что ж, по-человечески это было понятно. Преступник все равно ведь получал по заслугам. К тому ж радость, экая радость, так прият­ но иногда поглядеть все-таки сверху, свысока этак, жалеючи, даже как бы почти уж и не судя. Ах, баба... баба ты моя, бабариха! Мог и ударить ее. Мог просто уйти. Она, презирающая, и не дога­ дывалась, какая сейчас над нею тучища. Она, дура, упивалась, что ли, победою? Торжеством, что ли, братцы вы мои? Отодвинул чашку (кусок он уже дожевал), обошел стол и поднял ее, тяжелую куклу, за упругие щеки. Удобно было поднимать. Она билась, хватала длинными ногтями по рукам, шипела, кричала — он поднимал и поднимал. Медленно, долго. Столько, сколько ему хоте­ лось это делать.