Сибирские огни, 1984, № 12

плоские блестящие-Ваши глаза. Потанцуем, просто потанцуем. Просто­ та отношения к факту. ^ Гости уходили, а эта, или другая, оставалась у него до утра. «Они хоть не врут,— думал,— хоть не делают непонимающего вы­ ражения...» Иногда, впрочем, в самом деле походило на праздник. Пир во время чумы. Вальсингам улыбался, молодые люди острили, дамы смеялись. Пропасть, пропасть, думал Вальсингам, ты подходишь к ней на цыпочках, наклоняешься, камешки сыплются из-под твоих ботинок, уф-ф-фэх! Темное, стыдное, темное, стыдное перло ночами изнутри, и оттого, что сознавал: стыдное,— перло еще шибче. А иной раз... Горячая к горлу волна, чуть не слезы и свежий, как в щелку издалека, ветерок. Какую-нибудь крашеную, глупую, с сорванным хриплым го­ лосом, жалел. «Хочешь,— говорил,— поженимся? Хочешь?» Аж трясся. Тогда ведь казалось, «порядочные» — это просто жертвы общественно­ го мнения, а эти вот, пренебрегшие мнением, лучше, честнее, не скры­ вают, по крайней мере, суть. А возможно, и не потому. Нежность, неж­ ность даже. «Прости меня,— шептал,—^прости. Ты хорошая, ты лучше их, лучше чем я, я люблю тебя, хочешь поженимся? Хочешь?» Д о слез пугал бедную. ...Так и не вспомнилась ему в ту ночь Катя. Письмо какое-то, глаза, будто ждут чего-то, серые, отмытые, будто дождем, изнутри. Было? Было ли? Нет, он не вспомнит. Не надо. Из форточки, из оконных не заткнутых еще на зиму щелей тянуло холодом. Сидел в чужой кухне, босые ноги в чужих разношенных шлепанцах давно уже у него, оказывается, замерзли. Я спрашивал мудрецов вселенной: «Зачем солнце греет? Зачем ветер дует? Зачем люди родятся?» Отвечали мудрецы вселенной: «Солнце греет затем, чтоб созревал хлеб для пищи и чтобы люди от заразы мерли; ветер дует затем, чтоб приводить корабли к пристани дальней и чтоб песком засыпать караваны; люди родятся затем, чтоб расстаться с милою жизнью - и чтоб от них родились другие для смерти». «Почему ж боги так все создали?» «Потому же, почему в тебя вложили желанье задавать праздные вопросы». В коридоре стучали ногами, калоши надевали, топт, тупт, топт, и шептались — нежно, влажно, как и могут только мать с любимым ребенком. Сашка говорил что-то басом, а Карина прыскала, пс-с, пфрс-с, зажимала, видно, рот кулаком. К нему, гостю, это было так — мешать мы тебе не хотим, спи, коли спится, но и стеснять себя особен­ но не собираемся. Наш дом, хотим смеемся, желаем — басом разгова­ риваем. А ты, гость, перетопчешься. Плевать. Потом Карина (открыв дверь, стало быть) выкрикнула на лестницу, не сдерживаясь больше: «Смотри у меня, Сашка, гляди у меня там!» Голос ее жирный так и покатился по ступенькам вниз. Детсад тут — во дворе. Сашка ходит в него самостоятельно и выходит из дому без десяти, между прочим, восемь. Выходит, гость проспал, опоздал, опоздал-таки на работу!..