Сибирские огни, 1984, № 12

Али, как наш Агеево й левый хук получался у него в прыжке «Уф-ф! Просто уфф!» Но... надоело. Сразу как-то, впрочем, как и все, что быстро получалось. И потом, ну да, это было в девятом классе, шел по улице Кирова, кругом сверкали лужи с солнцем, все щурилось и чему-то улыбалось, а он подумал, нет, даже не подумал, а весь словно восчувст­ вовал: «А зачем, собственно?» И лужи эти, и весна, и солнце? Зачем? И тоска его зачем, ночная тоскища и неразрешимое неизвестно чего ожидание? Зачем? Зачем (и это и было главным) не быть человеку подлым? То есть тот же чарлинский вопрос, но на новый теперь лад. Только на сей-то раз он уже не успокоится. Тебе хочется подлост-и, и что-то тебе мешает. Что это? Страх наказания? Невыгода? Рефлекс опасности, воспитанный веками? А если хочется сильно? Очень? Если можно, допустим, обмануть и наказание, и невыгоду, и рефлекс? Ну, и прочее. Сразу не оформилось тогда, но неким попахивающим осво­ бождением, предчувствием или, наоборот, капканом, ямой волчьей, а может, и погибелью будущей поселилось в душе. Наука ответ на вопрос «зачем» не дает. Сказав, что тела состоят из атомов, а те из протонов и нейтронов, а те в свою очередь еще из чего-то там, мы ответ' не приближаем. Уходим, скорее, от ответа. Но для чего, спрашивается, ответ-то так уж понадобился? На вопрос «зачем». Очень просто. Если мир не имеет смысла, то и «не подлым быть» смысла тоже нет. А «подлости» ему хотелось. Где-нибудь в автобусе, на улице видел женщину, изгиб этот, бедро, ноги тяжелые, и захолонывало дыхание, болел, болел потом всякий раз. Нет, нет, не любовь, зачем врать, понимал разницу: Это подлость, подлость. — О-ох, подружился б ты с хорошей девушкой! — вздыхала, чуяла беду мама Лена. ' Подполковник усмехался: знаем, знаем мы ваших девушек. Под­ полковник будто тоже знал, что происходит, только на свой лад. В нем тоже сидело это (рыбак рыбака — Акимушка знал), но подполков­ ник сам себе в этом как бы не признавался, и получалось — у него этого как бы и не было. Мать приехала из деревни навестить. Сидела на кухне, плакала; прости, прости меня, сынок, ты прости меня, сыночка! За что?! Будто вправду виновата перед ним. Мы теперь хорошо живем, плакала, воз- вернешься, может? Не знала, бедная, что уж и говорить ему. Нет, нет, испугалась мама Лена, что вы, что вы, он в институт будет поступать, у него способности. И плакала, плакала тоже в соседней комнате, чуяла беду. , . А он, сумасшедший, сидел, ждал, когда отревут. Другое было на уме. Думал: мир управляет человеком двумя способами — силой, и тогда он пугает,— и удовольствием, тогда соблазняет. Если страх или сулимое удовольствие выше человеческой возможности, человек пре­ дает. Возм 9 жность не высока. Во всяком случае, у каждого в заборе есть участок, где она почти равна нулю. Не то, так это. Матери было страшно, и мать его «отдала» маме Лене. Маме Лене страшно отдавать назад, и она врет про институт, хотя знает, что он не будет в него по­ ступать. Обе хитрят. И это лучшие еще, это самые чистые. А подполков­ ник? Чарли? Иван Сергеевич? Врут, предают и нарочно сами себе не замечают. Чтобы удобнее, чтобы не стыдно. Ночами летал, еще. С трудом. Ниже, ниже. Мать уехала, а он бродил дальше, выбраживал себе позволение. Зачем, зачем, зачем? Будто стоял на пути к желанному ручью забор и назывался НЕЛЬ­ ЗЯ- «За-а-а-ачем» — долбал он его ломом. «За-а-а-ачем?» — раскачи­ вал. Подло, не подло, какое мне дело, если всех, все человечество ожидает какая-нибудь энтропийная смерть. Смешно же. Книг набрал. Лежал на диване, читал, читал. Конечно, были