Сибирские огни, 1984, № 12

и Плохо, плохо это... Про траву. 1 И пора уже было выходить. Встал, радуясь, что что-то надо делать, идти вот, пошел к перед- [ьней двери, а пьяный (словно ждал) поднял голову и громко на весь атроллейбус выкрикнул вслед ему: «А ты, л-лысый, не умрешь!» Совсем -уж как-то безобразно. Но он справился, не оглянулся. Пусть, подумал, спусть, все равно уж. Дверь отворилась, и грузно, с приседом, он соско­ чил на мокрый асфальт. в ■ А-а, это ты,— сказала Карина.— Пришел? Пришел, двигаясь было в ванную, кивнул он, но она остановила его. «Раздевайся!» — раздевайся, присжала руку повыше локтя, разде­ вайся, раздевайся. И это тоже ясно: кофе на кухне, беседа, Акимушка и все остальное. Бывало, отчего ж, бывало и так. Реже, правда. И вот нежданно-негаданно потянуло вдруг в горле; задвигался, заопускался там лифтик — слабый, запуганный, уставший человечек, и вот впусти­ ли, приласкали... Еще немножко, он в самом деле расплакался бы. Ладно-ть! Разулся, надел шлепанцы с дыркой над правым мизин­ цем (от мужа еще ее) и следом за хозяйкой на кухню. Как и положено по программе. Ну, как Сашка? — усиливаясь голосом и усаживаясь на ооычное свое место меж столом и холодильником, спросил:,— Что новенькшо? И опять усмехнулся на себя. «Как дела? Что новенького? Как жизнь?» Приехали-таки. Научился. Укатали сивку крутые горки. Карина ставила на плиту воду в знакомой серой кастрюльке. Для кофе. По вечернему японскому ее халату летали золотые птицы. Сладкоголосые птицы юности. Фэх-х... По широкой ее спине. Ну, как же Сашка-то? — повторил он вопросец. Голос уже зву­ чал потверже. — Ждал тебя,— обернулась она с улыбкой. И фраза, и, в особен­ ности, улыбка явно были заготовленные. Нежная такая улыбка с при­ нахмуренным лобиком. Как бы страдающая, как бы понимающе стра­ дающая, но никого не судящая, что вы, нет-нет, никого не осуждающая. Жертвенная как бы. Ох, черт! А ведь он опять чуть-чуть не попался! Как же. И тепло, и вйустили, и даже маленько приласкали. Как не попасться? Д аж е и выгодно. Будь попьянее он сейчас, так и вышло бы оно. Скушал и спасибо сказал. Растроганное. За живое движение «сострадательного человеческого сердца»! Ага. «ЖДАЛ' ТЕБЯ...» Ну да, *и едва как бы заметный в голосе укор, и лицо — горьковатая нежность. Улыбка горьковатой нежности. По телевизору, видать, что-нибудь та­ кое показывали. Как «она» — кроткая и все терпящая, а «он» ее обма-^ нывал. И ведь знал же, всякий раз знал наперед все эти ее «возмож­ ности» и все равно сам себе опять и опять наряжал елку. Наряжал и (специально, что ли?) забывал потом, что сам. Каждый раз фальшь первой же фальшивой ноты нарождалась для него будто впервые, и он заново еще и еще ее опять переживал. Как дурак. И главное, глав­ ное, плебейская эта хитрость на ладони — «ЖДАЛ...» Но глупо было на нее злиться. На золотых ее птиц. Сашка, поди, в самом деле ждал. Поверилось почему-то. Или хоте­ лось уж очень опять поверить? А она подошла уже, к нему, прислонилась коленками: «Акимушка...» И снова в горле потянуло. — Ты сказать чего-то хочешь? — выдавил. Рука ее забралась к нему под свитер, к шее, поглаживала, пощипывала там кожу. И пошли, шли, ползли уже мурашки по позвоночнику — будет, будет, вечное его, убогое его БУДЕТ, и не спрятаться и не остановить.— Ты...— голос захрипел.— Ты сказать чего-то хочешь? — и он прокашлялся. — Хочешь,— сказала она.— «Хочешь» сказать. Шутила...