Сибирские огни, 1984, № 12

— Ладно,— сказал,— посиди тут минут пять. И д&ерь за ним стукнула. * Ну вот... эта комната. От старого тут один, кажется, приемник «Балтика». Полки, книги, и не так уж много, а доски не ошкурены, самодел, лень хозяину на мелочи силы тратить. Хотя он и аккуратный. Деликатный и аккуратный. И шифоньер тоже самодельный с циновкой вместо дверей. Кругом одни циновки. Все стены в циновках. А раньше вот здесь, в самом центре, верчмя висела лосиная шкура, а книги стоя­ ли в углу на газете. А под шкурой на табуретке стоял матнитофон «Айдас», а под потолком бельевые висели веренки. Когда никого не было, когда магнитофон не работал, хозяин прохаживался туда-скыда из утла в угол, писал на четвертушках бумаги «мысли», а потом цдалял их к веревкам прищепками. «Сушил...» А после подходил ср ок ,’ все снималось, тасовалось по папочкам, и — в дело. Хозяин в те поры со­ здавал свою философскую систему. Ага, при всем своем снежном барс-тве. И вечером приходили другие разные мыслители (койоты, ша­ калы, фенечки всякие) и... бабье. Аким был у них завроде лидера. И даж е не у мыслителей больше, а у бабья. Глаза, понимаешь. Мышцы, Злость. Ну и остальное все, что надо. Чтоб восторг, чтобы слюну сглатывать и замирать. Сесть, скажем, за фоно (и где он, гад, научил­ ся?), расправить на клавишах пальцы. Или там с вышки пятиметровой фляк. Хоп-п! Без брызг. Или по морде кому-нибудь, чтоб тот аж про­ ехался ею по белу снегу и чтоб снег у него бурунчиком над носом. Умел. Мог. Мог. Умел. И баб этих, само собой, презирал, как и должен джентльмен такого уровня. Ну а тем, само собой, это-то больше В 1 сего и нравилось, мадамам. А раньше, до ухода в армию, он жил возле арки в шестом подъезде и был совсем другой. Во дворе любили его и уважали. А больше всех — граф. И футбол у железных ворот, и гараж 1 И, на которых играли в ба- ши, И депо на вокзале, куда Аким водил их всю пацанячью компанию смотреть на поезда. И планер из досточек, и рыбалка на Первом озере, и жареный сахар, и пинг-понг. И сколько раз Аким заступался за него, и с кем, единственным, можно было разговаривать о глаВ'Ном, когда наконец-то они все-таки выросли? — Значит, приехал? Аким стоял в дверях. В плаще и кепи. Ни лысины, ни брюха сейчас заметно не-было. Выложил на кухонный стол бутылку водки, две банки консервов, хлеб, пачку масла и плавленый сырок. — Ну что? — спросил.— Где будем, в комнате или тут? — Давай тут. Первая пошла колом, отвык, давно не пил. Впрочем, он и не умел никогда. Зато Аким выпил хорошо. Не жадно и без гримас. Как надо. Все как надо умел, гад! «Ах да ты ж Амимушка, да милый же ты мо-о-ой...» И это-то и была секунда, когда он чуть не ударил его. Он ударил бы его левьш крюком, вставая и сразу, а потом бы смотрел, ждал, когда тот поднимется. Но он не ударил. Вторая (до нее молча жевали) пошла легче, почти соколом. Граф закурил. В душе и потепле-, ло, и поотпустило. А после третьей, когда подошло такое времечко, он спросил Акима, через десять, выходит, лет: — И что же ты,— спросил,— наделал, сучий сын? А? И ожила, и забила крыльями у облупленной двери старенькая сле­ пая летучая мышка; закачался в углу на свежей .паутине молодой го­ лодный паук; и помешкало время, и снова пошло. «Ты о чем?» Веки у Акима вздернулись и остановились. «О том ...»' «А все-таки?» Аким смотрел в глаза. Спокойно. «О ней... Я о Кате говорю». И тоже смотрел. В светло-зеленые льдистые радужки,, в-бурые та­ кие крапинки по ним. Он мог бы смотреть в ни х столько, сш л ь к о \п о н а - добится.