Сибирские огни, 1984, № 12

и ему хочется. И ему. Ду-рацкий вопрос. Дурацкий старый двор. И ровно век, как от Пьеро сбежала его Коломбина. Как умерла последня:я летучая мышь. Теперь бы он ответил так: «Мадам! Иной раз нужно бслепнуть, чтобы потом научиться летать». ^ . И вздохнул бы с пониманием жизни, и почмокал бы эдак губами. Не зная, мол, броду, не суйся, друг, в воду. Или: не было бы счастья, да несчастье, вишь, понадобилось. И прочее. Из подъезда вышла Любовь Васильевна, управдомша, бывшая соседка с третьего этажа. Толстая, поседевшая, побывавшая будто в рассоле. Нет, нет, подумал, ради бога не надо меня узнавать. «Ой, да это ж Женя!», «Ой, да какой же ты стал!», «А мама как, а папа, а Людочка?» Не'г, нет, проездом, ин^согнито, скромный граф Монте-Кри- сто, не более того. Извините меня, пожалуйста. Проходите, Любовь Васильевна. И он прикрыл глаза. Прошла. Не взглянув. Переваливаясь на опухших ногах. Старушки с соседней лавочки ей поклонились. «Любовь Ваоильев- на, Любовь Васильевна...» Заметив, что граф провожает ее глазами, они улыбнулись и ему. И тогда-то он спросил: «Простите, а кто теперь в этом дворе дворником?» Сам не ждал, что спросит... 0 -ох , как набро­ сились! Натооковались, бедные, по свежему-то человеку. «Мокшин, Мокшин, кто ж еше-то?! Аким Алексеевич, он!» Двенадцать лет оплош­ ной Мокшин. Заспорили даже. Одна сказала: двенадцать, а вторая по­ правила— нет! У Риточки родилась Раечка, стало быть, не двенадцать, а тринадцать. И одна (та, что за тринадцать) нервно закурила беломо- рину, а вторая (помоложе) так и впилась в графа главами — уж. не узнавала ли?! Но как бы ни было,' узнавала она или не узнавала, пришлось встать, обтряхнуть штаны и идти туда, к полуподвалу.' К Акиму. К Акиму Алексеичу. Это, вроде, не входило в планы, но он шел, и ноги двигались. «Мужчина аккуратный,— неслось сзади,— не пьеть...» Это хорошо, подумал, не пьет. И спохватился: ему-то что — пьет, не пьет. И понял:, еще в Москве, задумывая вояж, про себя 0 (Н знал: к ^^киму зайдет. Это было ему важнее, чем увидеть Катю. Во всяком случае, до встречи с ней. Зачем-то было надо. И сюда, в старый свой двор; он шел именно за этим (к Акиму), а вовсе не для .сенти­ ментального свидания с милым сердцу очагом. Старушки что-то там еще говорили громко, а он стоял уже в ка­ менной яме (Аким жил в полуподвале, в ведом-ственной .дворницкой квартире) и трогал пальцем облупленную коричневую дверь. Десять лет назад вот здесь же, у этих дверей, он стоял, и песок... песок скрипел под его ботинками; он про.стоял тогда час или, может, десять минут, переминаясь, как лошадь в стойле, а в груди, тяжело раскаляясь, грелся тогда у.него кирпич. А он стоял, и не уходил. А потом все-таки ушел. Хотя ничего не изменилось, только крипич провалился ниже, в живот, а про себя он так и не понял, зачем приходил. Убивать? Кого же, если... Акима? Катю? Было около двенадцати ночи. Он пришел домой, тихонько открыл ключом дверь, и, когда доставал из шкафчика деньги, мать подняла го­ лову: «Ты чего, сынок?» И... ничего,-ничего, мама, шепотом, а в руке уже была десятка, и задом, задом, на цыпочках, побыстрее вон. Белая лестница в полуподвал синей была под синей луной. Хорошо сообра­ жал. Как зверь. Зв.брь, проглотивший кирпич. У таксиста на площади сторговал бутылку водки. Та:ксист пить отказался, но стакан дал, и конфетку, и даже дал закурить. С тех пор граф, между прочим, и ку­ рит. Он .выпил стакан водки и шел по пустой улипе, задирая голову в небо, и ржал. «Бу-гха-гха,— ржал,— бу-гха-гха!» И фальшь была,' и пакость, но задирал и все ржал, ржал, будто кому-то там назло. А 12 '