Сибирские огни, 1984, № 12

ТЕ ЕЩЕ, МСЬЕ МОНТЕ-КРИСТО, и опять снова на улииы... на. истоп­ танные легконогой твоей юностью, ею, ею О, юность легкая моя! Кинотеатр «Знамя». Смотрели тут с Катей «Чапаева». Катя хваталась за рукав, а Чапаев стоял на дороге и молча смотрел, как уезжает Фурманов. Вокруг кричали, махали руками и шапками, а он стоял не шевелясь, расставив на пыльной дороге ноги, и что ему было до выражения чувств. Он их испытывал. И библиотека. ' ■ Сюда можно было сбегать с уроков. Репродукции с Рембранта, Брейгеля, с непостижимого Леонардо. И детский еще парк напротив школы. На физкультуре по этой вот аллее бегали стометров 1 ку, и Катя на финише кричала ликующим з а ­ хлебывающимся контральто; «Женька-Женька-Женька-Женька!!!». А на выпускном пили тут на лавочке портвейн, и он поцеловал ее, и ниче­ го, ничего хорошего .в самом деле в этом не было. И вот здесь же, по Кирова, шли с Акимом и вели разговор. Зачем рисовать? Зачем? «Ну, скажи мне, зачем?» А Аким молчал и кривил, улыбаясь, свои умные губы. И знал ведь, поди, зачем. Он все тогда знал. Еще говорили о женщинах. О девушках. Взволнованно. Страшно. Окольными все путями. Боясь что-то там оскорбить. В замирающей целомудренной какой-то бесконечности. Ему, дураку, пятнадцать, Аки­ му семнадцать, А Кати еще нет. Д о Кати еще год и одно тысячелетие. Д о Кати разговор. Улицы, дома... Тусклыми рыбами в сереньком воздухе-воде. Высту­ пающие как в ванночке с ослабевшим проявителем. Было ли все? Не было? Снилось ему? Броди, выбражйвай. Пей его, Город свой. Погружайся. Дыши. Вернись, поменяй назад кожу, душу, глаза... Воэвернись назад, Женечка! Нет, не очень-то выходило. И к вечеру, к началу темноты, пришел все-таки к Дому. Сидел во дворе на лавочке. Глядел в подъезд, где жил. Там, в подъезде — вспоминал—^^было прохладно, там пахло мокрой пылы^ и не только осенью, как сейчас, но и в самую июльскую жару. Крикнешь, бывало, громко,, на шестом, этаже взбухнет, покатится вниз по лесенкам эхо, и тоже будто мокрое. Катю сюда приводил. Вот так же темнело и над двором (только нет их сейчас) летали летучие мыши. Странные.., Иногда казалось, это просто клочья тьмы, это ночь опускается клочья­ ми, или это просто птины, воробьи или стрижи, или вообще это мере-, щится. Но это были мыши, мыши. Они метались над двором, вспар­ хивали... Молнией, кленовым листом. Они чиркали собою по фиолето­ вому небу. Воздух шелестел. «Чего бояться? Обыкновенные летучие мыши...» Да, да, чего? Такие были смелые. Не боялись. Ни мышей, ни крокодилов— вое, дескать, надобно в жизни испробовать. Однова жи­ вем! Мудрость мудрых мудрецов. О, господи! Принесли как-то простынь, растянули вон там у второго подъезда и поймали одну — разглядеть. Разглядывали... ИуВ самом деле что-то тут такое. Что-то, что будто могло быть, а могло и не быть. Тайное. Жуткое. Только впусти его в себя. Голое... Перепончатое... Без дна, без перил. Из сна, когда сорвешь­ ся с крыши. Пропасть. Темь. И еще у этой мыши были слепые глаза. Катя трогала пальцем: «Холодное!..» Почем’у, опрашивала, почему они летают? Ведь они же не птины, Женька! И слепые... Зачем? И смотрела,, смотрела на него черным своим из-подо лба — ответ давай. А он злился, а придумывать он не умел. «Хочется — и летают!» Он и не знал тогда, как ^ и з о к к истине невразумительный этот ответ. Хо­ чется — и летают. Что хочешь, то и можешь. «А тебе... тебе хочется?»