Сибирские огни, 1984, № 12

права хныкать и смотреть на божий свет печальными глазами. Но об* одном я вечно буду с о ж а л е т ь - э т о о том. что мне не удалось побольше уделить внимания старым людям. Как же это мог я не вспомнить о нашей сельской учительнице, Ольге Афиноге- новне? ■^гда не было странным ее имя. И фамилия ее не казалась странной, как далекое эхо; Ольга Афиногеновна Чуманова. ^Да, после матери она первая дала мне свет разума, а крепость д у х а— наш сель­ ский батюшка, отец Петр Викторович Серебрянников, прообраз Фирса Чураева. Об этих двух можно бы написать большие книги, а я не удосужился. Впрочем, об отце Петре написал рассказ «Отец Порфирий», вошедший в первый том книги «В просто­ рах Сибири». Отец Петр читал его ещё в Барнауле, смеялся и плакал. А потом сказал; — Вот когда тебе будет лет сорок, только тогда ты поймешь жизнь и зачнешь писать, как надобно... Был тогда уже отец Петр старенький, в отставке, но служил во вновь открытом женском монастыре близ Барнаула. А Ольгу Афиногеновну видел в последний раз в Семипалатинске, года за два до первой мировой войны. И странно было слышать, кОгда она впервые назвала меня на «вы», по имени и отчеству. Я не скажу, чтобы учительница наша была к нам ласкова. Она была даж е скорее строга и, помню, однажды выдрала меня за ухо. Я отличался невероятной смешли­ востью. Всякий пустяк вызывал во мне приступ смеха. И чем больше я крепился, тем сильнее был взрыв смеха. Вот за это однажды подошла, взяла пальцами за левое ухо и слегка потеребила. Не очень было больно, так как пальцы, помню, были очень нежные и мягкие, но оба уха горели потом целый день. Стыдно было... Но мы, школьники, очень любили Ольгу Афиногеновну. Так любили, что, бывало, не дождемся осени, когда она вернется из городка. Старого Колывана, на реке Алее. И до чего точно помню я каждый ее жест, голос, прическу, большие, глубокие, темные глаза и шаль на плечах. Она носила постоянно шаль, чтобы в концах ее прятать свою сведенную в кисти левую руку. В гимназические годы порезала руку в сгибе кисти, и пальцы у нее свело. Когда она чинила для нас карандаши, она с трудом скрывала эту руку, и, может быть, за это мы еще больше ее любили. Вот и сейчас вижу всю нашу школьную обстановку: большой класс в казенном доме; когда класс пуст — голос в нем троится эхом, но когда заполнен школьниками, голос Ольги Афиногеновны звучит для нас, как колыбельная песня матери. Вот я ви­ жу у доски Ольгу Афиногеновну с мелом в руках; вижу, как ее белые пальчики становятся еще белее от мела. Шаль сползает с плеча, левая рука ее старается по­ править, но на доске появляются идеальной красоты прописные буквы. Никогда никто из нас не мог достигнуть этого каллиграфического совершенства, и за это все мы еще больше преклонялись перед нею. Иногда между черных, густых и дугообразных ее бровей появлялась складочка: это она молча сердилась на кого-либо из нас за шалость или за т/пость; но вот складка разгладилась, и на прекрасном лице ее улыбка, а в голосе еле сдерживаемый смех над кем-либо из нас. И так и этак она красавица для нас. Или вдруг засмотрит­ ся в большое окно на пустынные улицы села, а через них в далекие, засыпанные сне­ гом поля и горы, и голос ее станет тоже далеким, непонятным и грустно-одиноким.. На все село она была одна, вот такая особенная, одинокая в самой себе, чужая и малодоступная всем на селе, но близкая каждому из нас. Может быть, самая краси­ вая и самая святая во всем мире для меня, благодаря сведенной руке, она носила пальто-доломан, без рукавов, с внутренними для рук кармашками, и белую шапочку пирожком. Она была высокая, тонкая, белолицая, и если сравнить ее с обычными учительницами всех времен и всех народов, она осталась в моей памяти прекрасней всех. Впервые, когда мы ее увидели в школе, ей было девятнадцать лет, и мы были ее первыми учениками. Коь^да я ушел из вдколы, ей было двадцать три года. Но всег­ да, когда я, городским, прилично одетым подростком, появлялся в селе, я считал своим долгом навестить сначала батюшку отца Петра, а потом Ольгу Афиногеновну. Она была все та же, только относилась ко мне мягче, угощала чаем и вела беседы, как со взрослым, хотя и называла на ты и по фамилии. Когда же я навестил ее перед войной в Самипалатинске, она заметно поседела, но все еще учительствовала.