Сибирские огни, 1984, № 12

работы. Дедушка снарядится, выедет, а по дороге раздумает, вернется, выпьет и уснет. Так было и при мне. В четвертый раз бабушка уговорила его ехать, привязала позади зипун, подушку, мешок с запасной рубашкой, спички, чай и сахар. Д ед надел красную рубашку, трогательно распрощался со мною, сел в седло и, согнувшись, скрылся за околицей. Только, смотрим, часа через два едет обратно. Бабушка так и завопила: ' ^ — Ды ты, старик, рехнулся,, что ли?.. Как ж е ты в глаза хозяину-то глядеть будешь? — Прочь, каналья возьми! Н ароды !— закричал Лука Спиридоныч и потребовал обедать. За обедом выпил, закусил, прилег отдохнуть и крепко заснул. Мне вскоре надо было уезжать. Я не мог разбудить деда, поцеловал его лысину и больше никогда его не видел. Равно через год, такж е в красивый летний денек, получивши пенсию, дедушка схо­ дил на базар, купил лгяса и, приказавши бабушке печь мясные пирожки (он назьгоал их «проженики»), лег уснуть. Когда румяные пирожки были на столе вместе с уютно •кипящим самоваром, бабушка пошла будить дедушку, а он, оказывается, уснул на­ всегда. Так и умер, никогда не хворавши, девяноста шести лет от роду. Соломонида Игнатьевна умерла годом позже деда. Когда в июле 1920 года умерла моя мать, .отец не мог перенести этой потери и, как лед, никогда серьезно не болевший, зачах, затосковал, свалился и через три ме­ сяца ушел вослед за своей испытанной и верной подругою. Оба они умерли без меня в тяжелый для всех русских людей период, когда только что началось великое рассеяние. Писали мне, что мать умерла на посту своей постоян­ ной добродетели. Она всегда всем помогала, чем могла. А последние годы ездила лечить и повивать по множеству окрестных сел и деревень. Слава о ее лечении была так велика, что и врачи с нею дружили. И вот, видимо, простудившись или заразив­ шись от больных, она заболела и в.незапно умерла в тридцати верстах от дома, в де­ ревне Большой Речке. Умерла она семидесяти лет, а отец на семьдесят шестом году. Моя встреча с ними осенью 1916 года была последней. Я был в краткосрочном отпуску из своей части, стоявшей на Карпатах, и пока доехал до Сибири, срок отпуска подходил к концу, но в родное село я все-таки Заехал повидать своих стариков. Оба они заметно подались, усохли, поседели, но все еще работали, и мать обильно угощала меня горячими пирожками. Новый дом у них сгорел еще в 1904 году, сын большак был в отделе, а мы, трое младших братьев, все были на войне, и старики жили в своем отдельном домике одни, рядом с з'ятем, тоже взятым на войну. Я прекрасно помню эти последние минуты перед расставанием. Мне было как-то весело ехать в свою часть, к своим солдатам, к лошадям, в огромную мно.гомиллион- ную семью-армию, но я чувствовал, что матушка моя все что-то хочет мне сказать большое и важное, но не может или не находит времени. Она то и знай хлопочет с подорожниками, целое утро возилась — жарила мне на дорогу шаньги, сдобные бу­ лочки, петушков. Как-то незаметно наступил час отъезда — я пошел в низенькую ма­ занку, служившую отдельной кухней на дворе, там мне захотелось что-то сказать ласковое матери, а. главное побыть с ней наедине. Но ничего сказать не могли мы друг другу. Наконец, зазвенели колокольчики — ямшик мне подал лошадей. Я заспе­ шил, надел фуражку и шинель, уложил в тележку вещи и подошел к матери, чтобы попросить у нее благословения. Вижу, руки у нее затряслись, и все лицо перекосилось от какого-то застывшего в нем невыраженного словами желания •или несказанного слова. Перекрестив меня, она вдруг бросилась ко мне на грудь, и впервые в жизни я почувствовал ее, такую маленькую,.сухонькую, затрепетавшую в отчаянных рыданиях последнего прощания с самым ласковым из четырех сыновей. Это был именно какой-то краткий и покорный вопль сознания, что она впоследние со мною видится. Попрощавшись затем с отцом, я сел в тележку и. вдруг увидел, что он вывел из двора старую кобылу с жеребенком, по имени Зойка, сел на нее без седла и по­ скакал рядом со мною. Смотрю — выехали из села, поднялись на Крещенскую горку — он все скачет рядом. Начались поля, показались с детства знакомые лиловые горы за рекой Убой, а отец все скачет, скачет, разговаривая со мной... Точно не мог рас­ статься, чуял, что тоже впоследние со мною расстается — версты три уехал- о т села, и только тут остановились, распрощались и... расстались навсегда... И вот эти три образа: дедушкй, отца и страдалицы-матери встают в моих воопо- ■ минаниях, как примеры труда, терпения и утверждения жизни и как самые прекрасные образы той многострадальной и'суровой жизни, после преодоления которой я не имею