Сибирские огни, 1984, № 12

и не загадал бы и ,не знал раньше, а вот ведь помнил, помнил, оказы­ вается, всегда. Ф-фух! Два курсантика стукнулись с разбегу грудью и захлопали, забили друг дружку по погонам-плечам. Радость! Радость. Подхватил чемодан, пошел. В затылке где-то лампочками: СБЫ­ ЛОСЬ, СВЕРШИЛОСЬ, НАКОНЕЦ. Граф Монте-Кристо после десяти­ летней разлуки прибыл в родной город. Ба! Ба. Прибыл. Вернулся. Возвращается. Идет. Входит. И да, да, конечно, теперь: медленно и не спеш'ить. Граф желает вчувствоваться в это дело. Ощутить. Ощущал. » Рядом со старым вокзалом новый, свежепостроенный. Белый, лег­ кий, безейный какой-то. Скользнул по нему глазами, а кивнул, не удер­ жался, старому, потеснившемуся (сутуловатый, проверенный на надеж­ ность отец рядом с дурковатьш акселератом-сыном; сын — блондин), в котором, бывало, пили пиво, едали, бывало, беляши. Горячие, с мя­ сом— пожалуйста, пожалуйста! В котором столько напроисходило всего. Катя, Катя прибегала сюда. «Здорово!»,— кивнул, слегка блед­ нея, и без того бледнолицый граф старому обсыпавшемуся зданию, зна­ комому с детских графских лет. «Привет», равнодушно моргнуло то, выплюнув из узенькой двери кавказского строгого человечка с авось­ кой. Нет, нет, не узнавая графа. Но все тот же, тот же это был старый вокзал — зелененький,— и спасибо ему. Граф шел. Через площадь, через скверик, по левой стороне . улицы Свободы. И серое небо. И мокрый в трещинах асфальт. Пусто, чисто и пахнет пионерлагерем, где до горца еще два часа и бежишь в туалет по влаж­ ной от росы траве во вздетых через ремешки сандалиях. Где потом назад, под угретое одеяло... тяжелое, царапнет шею, спи, поспи еще, Женечка. Дождь недавно прошел... это свежесть дождя... Это свежесть и свежесть любви. («Господи, господи, да нужно ли так-то?»). Четыре шага вдох, четыре — выдох. Шел. Аптека с гематогеном. Школа 121 с олимпиадой по физике. Продо­ вольственный магазин с томатным соком, с серой солью на кончике ложечки (в отрочестве граф занимались фигурным катанием, пили после тренировки сок). И желтеющие листья на влажных после дождя тополях. Ну нет, никто никуда не уезжал. Он просто умер, а теперь народился опять. Нарождался. Как трава нарождается каждой весной. Наливается зеленью в сухие ее стебельки. Д а , это Твой Город. Любимая флакелевая рубаха, протертая в лок­ тях. Молоко в алюминиевой маминой кружке. Да , да. Да-да! И телефоны-автоматы в ряд честь отдают под козырек. Рады Вас приветствовать! Рады приветствовать! Мы рады Вас приветствовать, сэр-р! Отсюда, с одного из них он звонил тогда Кате. Катя, сказал, я уезжаю. И черные потом ее помпошки на сером перроне, мокрые две собачки, и лицо ее, лицо ее — конус острием в темь. НИЧЕГО НИКОГДА УЖЕ БОЛЬШЕ ЭТОГО НЕ БУДЕТ. А потом... по той вон улочке два квартала вверх и каток. Запах льда и белый в черном небе снег, проколотый прожекторами. Задний вираж полукругом, въезд в середину, взлет широким махом и... висеть, зависать на высоте трех с поовиной метров (ну, хорошо: двух, двух с половиной), распластав ноги над далекой землей. Висеть. Секунду, две, три. Под музыку из кинофильма «Леон Гаррос ищет друга». Да, и плашмя потом об лед — «Здз...» Так и объявляли в микрофон: «ЕВГЕ­ НИИ ГО'РКИН. первы й ЮеОШЕСКИЙ р а з р я д . МУЗЫКА из КИНОФИЛЬМА «ЛЕОН ГАРРОС ИЩЕТ ДРУГА». «Первый юноше­ ский» в ту пору не звучало беспомощно и музыка вызывала уважение, ее. объявляли. Евгений Горкин заходил задним виражом под -музыку