Сибирские огни, 1984, № 11

я холодная, ласкается и кусается. Если что- то не вполне хорошо, не для всех, не везде и не всегда — значит, оно ужасно плохо; если что-то не совсем плохо — значит, страсть, как хорошо!» Беспардонное глумление вместо попытки хоть как-то осмыслить трагедию о х а м- л е н и я женщины наводит на мысль; а ведь автору весело глядеть на то, как ру­ шится русская семья, как люди изводят и сживают друг друга со свету. О, тут есть и ссылки на классиков, и праведный гнев против патриархальщиков — нет лишь од­ ного; тревоги за культуру семейных отно­ шений. Можно ведь и ссориться, и расхо­ диться, но делать это в парламентских фор­ мах, как и подобает цивилизованным лю­ дям. И поднимать на щит эгоисток, жертв уродливого семейного воспитания, навсегда усвоивших, что у них есть Права, но ничего не слыхавших об Обязанностях — значит желать эрозии и полного распада семьи, главного устоя стабильности общества. Не­ даром в конце статьи в издевательском контексте возникают слова «порядок и нравственность». Именно так, в закавычен­ ном виде... Проблемы, порожденные эмансипацией, оказываются при ближайшем рассмотре­ нии проблемами культуры чувств. Причем об этом заставила задуматься, в сущности, не современная словесность. Суть вопроса вполне точно отображена еще Тургеневым. •Знаменитая «эмансипе» Кукшина из «От­ цов и детей», родоначальница этого т и п а в русской литературе, представлена именно как малокультурное детище верхоглядст­ ва. Вспомним описание логова эмансипи­ рованной героини, впервые увиденного Ба­ заровым и Кирсановым: «Комната, в кото­ рой они очутились, походила скорее на ра­ бочий кабинет, чем на гостиную. Бумаги, письма, толстые нумера русских журналов, большею частью неразрезанные, • валялись по запыленным столам, везде белели раз­ бросанные окурки папирос. На кожаном диване полулежала дама, еще молодая, бе­ локурая, несколько растрепанная, в шел­ ковом, не совсем опрятном, платье, с круп­ ными браслетами на коротеньких руках и кружевною косынкой на голове». И далее: «В маленькой и невзрачной фигурке эман­ сипированной женщины не было ничего безобразного; но выражение ее лица не­ приятно действовало на зрителя. Невольно хотелось спросить у ней: «Что ты, голодна? Или скучаешь? Или робеешь? Чего ты пру. жишься?» И у ней, как у Снтникова, веч­ но скребло на душе. Она говорила и двига­ лась очень развязно и в то же время не­ ловко; она, очевидно, сама себя считала за добродушное и простое существо, и между тем что бы она ни делала, вам постоянно казалось, что она именно это-то и не хоте­ ла сделать; все у ней выходило, как дети говорят — нарочно, то есть не просто, не естественно». Эти строки принадлежат пи­ сателю, которого можно заподозрить в чем угодно, только не в ретроградности, не в патриархальщине. Для Кукшиной амплуа «освобожденной женщины» — удобный повод отдаться сво­ ей природной лени, распущенности, нечисто­ плотности. И ведь при этом еще можно у в а ж а т ь себя, чесать язык в несконча­ емых прениях о женских правах. «— Долой (Маколея! — загремел Ситни­ ков.— Бы заступаетесь за этих бабенок? — Не за бабенок, а за права женщин, которые я поклялась защищать до послед­ ней капли крови. — Долой! — Но тут Ситников остано­ вился.— Да я их не'отрицаю,— промолвил он. — Нет, я вижу, вы славянофил! — Нет, я не славянофил, хотя, конечно... — Нет, нет, нет! Бы славянофил. Вы по­ следователь Д о м о с т р о я. Вам бы плет­ ку в руки!» Ну до чего же все это походит на вопли о «тысячелетиях издевательств»! И Домо­ строю, явно не читанному, лишний раз до­ сталось... Кукшина, все время пекущаяся о соб­ ственной «свободе», неущемленности, олице­ творяет дремучий комплекс неполноценно­ сти, а вовсе не истинное освобождение от старорежимной морали. С радостью вы­ скочила бы она замуж за какого-нибудь приятного собой господина, разом забыв о своем «прогрессизме». И подобные лич­ ности водились не только при жизни Турге^ нева. Тип этот не знает, ни временных, ни географических границ. В современной фе­ министической литературе Запада можно найти немало кукшйных. Исследователь за­ рубежного «женского романа» отмечает: «Говоря о браке отрицательно и пренебре­ жительно, они все же в глубине души вос­ принимают его обрядовую, чисто ритуаль­ ную сторону слишком серьезно. Во всяком случае, для них письменная регистрация любовной связи, казалось бы, акт откровен­ но бюрократический, все же имеет некий таинственный, священный смысл, как для их бабок и матерей. Но парадокс состоит в том, что, с точки зрения некоторых из этих женщин, социальное признание «за­ конности» отношения как раз и закабаляет их»'. Итак, под маской радикализма скрывает­ ся классическое мещанское нутро И глав­ нейшей чертой этих ряженых обывателей оказывается ненасытная жажда потребле­ ния — весь мир, по их мнению, существует для удовлетворения их нескончаемых жела­ ний, все окружающее суть объекты потреб­ ления. Сравнивая эгоистического героя ши­ роко разрекламированной когда-то книги «Над пропастью во ржи» и «эмансипе» из романа французской беллетристки Ф. Са­ ган, Г. Анджапаридзе пишет; «...и героиня Саган, и герой Сэлинджера не сомневаются в своем праве делать то, что им в данный момент хочется. Они последовательные эгоисты и индивидуалисты. Холден, правда, в своем эгоизме хотя бы внешне не столь циничен. А Сесиль — «борец», она готова пойти до конца в борьбе за свободу, но только за свою собственную. Она прекрас­ но усвоила свои права и будет их отстаи­ вать, чего бы это ей ни стоило» Есть подобные героини и в нашей литера­ туре последних лет. Такова аспирантка Нонна из романа Г. Башкировой «Рай в шалаше»; где надо, «любовь» пустит в ход, в иной ситуации зубы покажет, а придет­ ся — и кулаками дорогу себе проложит. Рядом с ней живут и трудятся десятки не •Г . А н д ж а п а р и д з е . Потребитель? Бун­ тарь? Борец? «Молодая гвардия», 1982. с. 101. 2 Там же, с. 97.