Сибирские огни, 1984, № 11

дополнение к удачной экономической опе­ рации. Паладинам женской свободы хотелось во­ все устранить меркантильные мотивы из области брачных отношений. «Когда меня любят потому что это я, а не потому что я олицетворение собственного придано.го , тогда во мне ценят и уважают р а в н у ю личность», как бы говорили сторонницы диктатуры любви. / Елена Жиглинская из романа Писемско­ го б о р е т с я со своим мужем за то, что­ бы установить равноправие в любви, ее возмущает сама мысль о «любовном пат- . ронаже» со стороны Григорова. И едва он выказывает намерение проявить свои чув­ ства посредством денежного вспомощество­ вания, она с яростью отвергает , самую мысль об этом, ибо усматривает попытку во.сстановления патриа.рхального статуса... Если вернуться теперь к описанной ше­ стидесятником дискуссии в прокуренном нумере, то яростный пафос речей предста­ вится не столь уж анекдотичным. Требова­ ние освобождения от ига любви было сле­ дующей ступенью в отрицании традицион­ ных форм брака, ибо любовная привер­ женность предполагала з а в и с и м о с т ь одного человека от другого — таков был ход мысли привыкших к теоретизированию «мимоз». В мире умозрительных химер господствует железная логика саморазви­ тия мысли, а вовсе не ветреная логика живой действительности. Оттого построе­ ния философов, кажущиеся столь убедитель­ ными, часто невозможно осуществить на практике. Модель государства, предложен­ ная Платоном, существует две с половиной тысячи лет, но ни одна из попыток воссоз­ дать ее «в натуральную величину» не уда­ валась. Вот и логически убедительная мысль о том, что истинное освобождение возможно только при условии отказа от любых потребностей и привязанностей, вы­ являет свою утопичность при столкновении с обыденностью. Однако эпоха «умственных беснований» (по определению Ап. Григорьева), когда студенты и слушательницы женских кур­ сов с самозабвенным восторгом возглаша­ ли «Человек червяк!», при всей ее кажу­ щейся хаотичности, была весьма плодо­ творной — в бесконечных спорах «проиг­ рывались» возможные последствия разви­ тия человеческого общества в направлении полного освобождения от старорежимных этических норм во всех областях жизни... Если литература первой половины и се­ редины минувшего века вся вертелась во­ круг обстоятельств выгодной женитьбы, если эта, по нашим нынешним понятиям, низменная материя вдохновляла авторов бесчисленных водевилей и ту публику, ко­ торая добродушно посмеивалась над по­ хождениями подколесиных, то уже к кон­ цу столетия говорить об этом «взаправду» стало почти невозможно. Коли и возникал такой сюжет, то плюсы и минусы в произ­ ведении выставлялись вполне в жорж-зан- довском духе. . Если крупнейшая русская поэтесса XIX века Каролина Павлова еще полемически объявляла себя сторонницей традиционной семьи, то для ее наследниц подобная по­ зиция уже трудно представима. ...Красавица и жорж-зандистка. Вам петь не для Москвы-реки, И вам, свободная артистка, Никто не вычеркнул строки. Мой быт иной; живу я дома, В пределе тесном и родном. Мне и чужбина незнакома, И Петербург мне незнаком. По всем столицам разных наций Досель не прогулялась я, Не требую эмансипаций И самовольного житья. Люблю Москвы я мир и стужу, В тиши свершаю скромный труд, И отдаю я просто мужу Свои стихи на строгий суд. Не столько это стихотворение К. Павло­ вой, обращенное к графине Е. П. Растопчи, ной, достойно сопоставления с конкретны­ ми произведениями новейшего времени, вышедшими из-под пера женщин, сколько показательно сравнение его идейного кон­ текста с контекстом «дамской литературы» нынешнего века. Не требуется, пожалуй, и доказывать, что для /Творческой Лич­ ности наших дней предложение удовольст­ воваться мужними оценками будет истол­ ковано как издевка... Говоря все время о развитии эманси­ пационных идей в России, я недаром цели­ ком основываюсь на свидетельствах изящ­ ной словесности — именно она давала то­ гда наиболее развернутые футурологиче­ ские, как сказали бы мы сегодня, модели. При этом необходимо заметить, что лите­ ратура не столько отражала существовав­ шие в обществе идейные направления, не столько фиксировала тот или иной стиль семейных отношений, но претендовала ско­ рее на то, чтобы воздействовать на тенден­ ции развития. Появление антинигилисти- ческой беллетристики отражало именно стремление к сдерживанию или даже к по­ давлению центробежных сил, разрушавших традиционный институт брака. То же — но с обратным знаком — можно сказать о книгах писателей радикального лагеря. По сути дела имели место попытки создания домостроев нового времени, отсюда и из­ вестная «нормативность» романов той эпо­ хи. Но одни идеологи семьи'уже опоздали, а другие слишком забегали вперед — отто. го как на произведениях консерваторов, так и на сочинениях их противников лежала печать схоластики. Но поскольку я вижу свою задачу не в обсуждении художест­ венных досГоинств тех или иных произве­ дений, то в дальнейшем воздержусь от эс­ тетических оценок и постараюсь остаться всецело в рамках литературной социологии. Итак, говоря о временах возникновения кризиса традиционной семьи, я упомянул только одно произ 0 еден^^е, в котором пред­ принята попытка зафиксировать становле­ ние новых отношений без одновременного желания превратить их в образец или пу­ гало. Конечно, роман «В водовороте» был не единственным сочинением такого рода, но за то, что он представлял незначитель­ ное литературное м е н ь ш и н с т в о , мож­ но поручиться. В современной поэзии и прозе существует совершенно иное положение. Мы вправе ска­ зать и больше — художественное моделиро. вание семьи будущего, ж е л а е м о й семьи, начисто отсутствует. Может быть, у писа­ телей нашего времени нет по этой части