Сибирские огни, 1984, № 10

публику, какой такой новой «нетривиаль­ ной» проблемой? Конечно же, она находит­ ся, и в конце концов автор уж е не может работать без допинга славы... Я знал та­ ких писателей, да и кто их не знал? Неко­ торые сошли с круга еще при жизни — выдохлись в гонках за славой с теми, что помоложе, пошустрее... Как благостна тишина, думаю я, наверное, потому так думаю, что близится мой вечер... Недавно в издательстве «Современник» вышла тридцать первая по счету моя книга, и это тридцать первая новелла о том, как пишутся книги, редактируются, издаются. Новеллы эти то грустные, то смешные, иногда остросюжетные, как лихо закручен­ ный детектив. Можно бы написать книгу о том, как издаются книги, и это, я уверен, получилось бы увлекательное чтение. Тут выяснилось бы, например, что в создании книги автор — не самое главное лицо. Лиц поважнее его в этом деле довольно, даж е та девочка в типографии, которая сшивает на машине книгу, может приказать писателю через ре­ дактора, конечно, убрать «лишние» листы, потому что они «не входят». Почему они «лишние», куда «не входят», я никогда не могу постигнуть, а не убрать нельзя, книга может «выпасть» из плана, «задержаться», скрипишь зубами, но убираешь, вычерки­ ваешь. Поэтому финал рождения книги, ее изда­ ние для меня отнюдь не самая радостная пора. Я люблю работать над повестью, над романом до сдачи рукописи в журнал, в из­ дательство, до тех пор, пока она вся еще моя, ничья чужая рука к ней не прикасалась с благой вроде целью — улучшить книгу. Свежий взгляд опытного редактора, ко­ нечно же, может оказать автору неоцени­ мые услуги — обнаружить ошибку в цита­ те, нечаянную погрешность в стиле, но не­ допустимо, когда специалист-улучшатель ведет себя всевластны.м кинорежиссером, этаким Феллини. «На вашей героине юбка беж в горох, не то, старина, не то! Пере­ оденьте ее в лиловую макси, я так вижу!» Хочу, чтобы меня правильно поняли ре­ дакторы, среди них много чутких, дельных работников, но само слово «редактирова­ ние» звучит для меня все-таки обидно. З а­ ранее подразумевается, что я предоставил рукопись с изъянами, и ее, как плохо спро­ ектированную, халтурно собранную маши­ ну, сразу ж е с конвейера надо ремонтиро­ вать, улучшать, совершенствовать, на то и посаженные в издательствах ' специалисты, обученные в университетах. Я думаю, художественное произведение надо либо публиковать так, как оно сло­ жилось у автора, либо отвергать его пол­ ностью, не редактируя. Если произведение нуждается в улучшении чужими руками, значит, оно еще не созрело, его надо вер­ нуть писателю, чтобы он додумал его, до- грел теплом своей души, оживил кровью своего, а не чужого сердца. Рождение крупного литературного произ­ ведения — процесс чрезвычайно сложный, глубинный. Тут много интуитивного: авто­ биографического, масштаб творческого «зах­ вата» пропорционален масштабу личности писателя, энергии душевной его работы, приобщенности его к «болям» общества, его кровной родственности чаяниям народ­ ным. Но жизненная сила творчества, долго­ вечность произведения писателя, что бы мы ни говорили об идейности, в прямой зависи­ мости от высоты художественного воплоще­ ния, чистоты слова, от искренности талан­ та писателя. Той книге поверит вдумчивый читатель, где идеи писателя предстали перед ним во плоти самой жизни, той правды, которую он, читатель, сам смутно пред­ чувствовал, а теперь вот открыл вместе с героями, с писателем. Таких произведений немало в нашей новейшей отечественной литературе, я бы прежде всего назвал прозу Василия Белова, Валентина Распутина, Бориса Можаева, Юрия Трифонова. Сплав высокой граждан­ ственности с мастерством отличают произ­ ведения этих писателей как от голой публи­ цистики в обертке романов и повестей, так и от раскрашенных картинок из мирка эстета-героя, заполненного мелочишками, где все малогабаритное, все мини: мини­ страсти, мини-откров.ения, мини-трагедии... Иные произведения этого плана пишутся лихо по языку, «потрясая» закрученными похлеще, чем у Ивана Бунина, деталями, но навосхищаещься словесным фейерверком, наудивляешься блеском сравнений и мета­ фор и заскучаешь в куцем мирке писате- ля-виртуоэа. Поскорее захочется на волю, где настоящая просторная жизнь с настоя­ щими трагедиями, драмами и «болями». Долж н о быть, писать такую уютную, «комфортную» прозу приятно, и проходит она легко, а как ж е с «проклятыми» вопро­ сами, которые все равно возникают вокруг нас не в придуманной, а в настоящей жиз­ ни? Вот вопрос: по сравнению с годами, скажем, довоенными мы живем теперь фан­ тастически богато. Богато в самом триви­ альном смысле этого слова, нас окружает огромное количество вещей, движимого и недвижимого имущества, мебелей, хруста­ ля, стенок, набитых книгами, но почему, почему пьянство, разваливающиеся семьи, почему в увешанных коврами квартирах .порой духовная нищета, почему махровым цветом расцветает мещанство, против кото­ рого так блистательно боролась наша клас­ сика? А ведь мы шли не к сытому ковро; вому покою, а к счастью... А что оно такое, счастье? Как мы его понимаем теперь,' в* наше время, сегодня, завтра? В уличной толпе я увидел рослого моло­ дого человека с медно-рыжими волосами, крупными грубовато-мужественными чер­ тами и с неожиданно ясными, по-детски жадными до всего глазами. Это был Артем Лазарев, но замысел повести «Счастливчик Лазарев» («Тяга земная») родился у меня позже, год спустя, когда\на крылечке дома друга моего Кенжикея мы вели нехоропли- вую беседу с девяностолетним дедом Асламбеком, и он расспрашивал меня о Се­ вере, о Сахалине, о заграницах — какие там живут люди, в какого бога веруют — все было ему интересно, все восхищало, хотя, что такое счастье, он, наверное, ни­ когда не задумывался, а вот был счастлив, не устал жить почти целое столетие... На осенней охоте набрел я в глухом уро­ чище, которое называлось поч.рму-то «Граф­ ское», на развалины старого селения, среди куч битого кирпича — цветное стекло, мед­ ные флюгеры, обломки мраморных ста­ т у й— прекрасная женская рука, торс атле