Сибирские огни, 1984, № 10

напасть, то ли с голоду пропасть. А тут, в горах, никому не надо в рот заглядывать, все от тебя самого зависит — заработок здоровье, сама жизнь, не зевай только в маршруте, не сорвись в пропасть, занудой не будь... Разливанное море романтики находят в геологии журналисты, гости разные — тя­ желую работу, нудную даже, и меня радо­ вало, что в поле ходит много хороших лю­ дей, настоящих романтиков, не бульварных в соломенных сомбреро — работяг, настоя­ щих мужчин, в «Карахоль-озере» я написал о них. А потом меня поМанил батюшка Байкал, Я приехал на остров Ольхой, в отделе кад ров рыбозавода нанялся в рыбаки-омулят ники, и бригада бота № 61, которой коман довал Лянка Нелюбин (он и сейчас брига Дир),' стала моей семьей, моим домом Я насквозь пропах рыбой, лицо задубенело от солнца, от баргузина (очень поганый ветер, а еще хуж е — сарма, ветер с гор, с камушками), руки мои не отмывались от чешуи омулевой, но рыбу из сети-паутинки я скоро научился «выколачивать» не хуже профессионалов, умел приготовить тройную уху, расколотку из мороженого хариуса. Заменял Лянку за рулем, когда ставили километровую сеть-паутинку, а в тетрадках, тоже пропахших рыбой, костром, байкаль­ ской вольницей, каждый день появлялись записи, много записей! Они становились потом рассказами, легли в повести, служат эти заветные тетрадочки и сейчас... Стали выходить мои первые книги, я жил тогда в большом сибирском селе Сосновка, учил деревенских ребятишек немецкому языку, у меня появилась, наконец, семья, дом, хозяйство даж е — куры, бычок Пест­ рушка, и сменить это — достаток, почет односельчан, все такое прочное, простое, извечное — на журавля в небе — писатель­ ств о— было не так просто: что там, за пе­ ревалом?.. Не знаю, на что я решился бы, не будь рядом отважной женщины-супруги моей, которую не пугала самая отчаянная нужда в годы моих поисков самого себя,— это ве­ личайшая удача, не ошибусь, если скажу: половина писательской судьбы — верный друг и советчик, жена, которая и поймет, и простит, и сурово спросит, и поддержит в минуту тяжкую. «Поезжай!»— решительно сказала она мне, когда я получил пригла­ шение на Высшие литературные курсы, где ждала меня еще одна редкая удача ока­ заться на целых два года рядом с такими прекрасными людьми и писателями, как- Борис Можаев, Отия Иосселиани, Георгий Мазурин, Иван Чендей, Виктор Астафьев, Евгений Носов, Василий Белов и еще два десятка других писателей со всех концов страны, тогда еще молодых и ' безвестных. Курсы — это лекции, семинары, даж е эк­ замены, все, как в вузе, но главным в нашей жизни все-таки была не столько учеба у наших профессоров, среди которых были замечательные педагоги, сколько открытие самих себя в общении, в узнавании Истин­ ного, талантливого друг в друге. Это были исповеди на миру, яростные, чуть не до по­ ножовщины споры, да, да, и застолья до утра были, но с чтением классиков, с выво­ рачиванием душ наизнанку, самобичеванием до слез, до готовности покончить самоубий­ ством, с горячими клятвами служить народу бестрепетно и на всю жизнь... Никто,из нас не имел ни громких имен, ни наград, кроме фронтовых, и с фронтовой яростью мы соскабливали друг с друга гениоманию, чепуховую провинциальную фанаберию, а дело это, надо сказать, очень полезное, все равно, что доброй наждачкой ржавчину содрать. После двух-грех меся­ цев сурового «лицейского притирания» все мы выглядели пониже и пожиже, как раз в свой собственный рост, без котурнов са­ мовлюбленной избранности. В каждом про­ ступило истинное, что и должно было проступить: если истинное было доброе и гордое, оно и показалось, а в ком таи­ лось лживое, подлое, продажное, тоже всплыло, обнаружилось, шила в мешке ие утаишь!.. Это было открытие самих себя в самих себе, как бы второе рождение... Вернувшись после курсов домой, я знал твердо, что ничего, кроме литературы, у меня нет и не может быть, но все надо на­ чинать сначала. Д ве горьких, но в сущно­ сти святых истины открыли нам московские курсы — мы до слез мало знаем, лишь на­ перстком почерпнули из океана мировой человеческой культуры. Д а, мы профессио­ налы, члены Союза писателей, но мы еШе не писатели. Нам только предстоит стать писателями, только вот удастся ли?' Всем ли? Кому удалось, скажет единствеяно непо­ грешимый, никогда не ошибающийся судья — Время, хотя теперь, двадцать лет спустя, быстрая на парады критика кое-ко­ го из нас уж е определила в классики, в Мас­ тера. И пусть, и хорошо, и не так уж важ ­ но, поспешила ли, ошиблась ли критика. Отрадно, что сверстники мои эти двадцать лет работали напористо, яростно, не забы­ лись наши «лицейские» клятвы, а кое- кому удалось уж е создать произведения, нужные народу. Я не сказал бы, что критика слишком баловала' меня своим вниманием, хотя ра­ боте моей посвятили свои труды такие ис­ следователи, как Екатерина Старикова, Ни­ колай Яновский, Лев Аннинский, Владимир Шапошников. Серьезная критика, объясняя то, что получилось у тебя сегодня, помога­ ет увидеть перспективу дальнюю, доброе слово умного критика бесценно тем, что может подвигнуть на дело, которое кажется тебе не по силам. ’ Что же касается текущей рецензионно- дежурной критики, то. на мой взгляд, она выглядит аттракционом на ярмарке тщесла­ вия. И это понятно, критики — тоже люди, И.М хочется, чтобы их слышали, жаль толь­ ко, что диспуты критические иногда пре­ вращаются в оглушительный гвалт чаще всего по поводу чего-нибудь псевдоострого, псевдопроблемногв. Есть авторы, специали­ зирующиеся на «остроте», «проблемности», спекулирующие «нетривиальностью» свое­ го социального видения. Неважно, что «острота таких мгаовенно вызывающих шум произведений мнимая, почерпнута из газет­ ного фельетона, лишь бы зацепка была — пошуметь. Пошумели, а критика ждет уже нового сочинения прославленного автора, и оно появляется — тут главное поспеть в срок, пусть даж е сыро, лишь бы горячо бы­ ло!— и пока гомонят о нем, автор лихора­ дочно выискивает, чем опять оглушить