Сибирские огни, 1984, № 10

ночевать в полевых станах на устланных свежей соломой нарах, на сельсоветских двухтумбовы-х столах, на полу в избе-чи­ тальне возле недавно истопленной печки, в избушках охотников-соболятников, услы­ шать настоящее камлание настоящего не­ нецкого шамана, даж е оленей пасти под северным сиянием. Сотни людей хороших и не очень хороших довелось увидеть, обду­ мать их, сказать о них свое рлово. Я писал о доярках и комбайнерах, сталеварах и про­ ходчиках, лесорубах, рыбаках, золотоиска­ телях, агрономах и вертолетчиках, открыв для себя, чем богата и славна трудовая Сибирь — Кузбасс, Алтай, Якутский, Ени­ сейский Север. Случалось, в командировки я уезжал ранней весной, а в город, в ре­ дакцию, возвращался глубокой осенью, на мне изнашивалось, истлевало белье, и од- наж:ды от своего начальства по томской об­ ластной газете «Красное знамя» я получил такую «молнию»: «Новое задание — теле­ графом, новое белье — авиабандеролью». ■ Но для становления писательского газе­ та губительна своим беспощадно суматош­ ным: «Строчки! Строчки! В номер!» Сло­ вом, давай, погоняй!— какое уж тут вдох­ новение?! Спешка и сама работа по заданию нивелируют индивидуальность, ты делаешь­ ся усредненным, похожим на других, худож ­ ническое видение с течением времени атро­ фируется, писания твои, как плохо ухожен­ ное поле, зарастают сорняком штампов. Я ушел из журналистики, еще не зная, за что взяться, что буду делать дальше, к че­ му стремиться. Не нажив ни семьи, ни уг­ ла, покупал билет на поезд, в котором ока­ зывались места, и ехал «до упора»,— так начались мои странствия по России, теперь уж е без всяких заданий. И то манило, и другое, а больше всего: а там, в других го­ родах, йа других мер//идианах? Как там люди живут? Какие они? Я был моиод, не балован комфортом, как цыган, считал домом своим город, куда только что приехал, вокзал, где сошел и позавтракал, любой скверик со скамейками. Брался за любую работу, легко находил друзей, меня неудержимо тянуло к людям, хотелось узнать в них такое, что они сами о себе не знали, тайна мерещилась мне тог­ да в каждом человеке, в каждой женщине. Увидев первый раз Енисей, понял: больше жить друг без друга мы не можем, и я стал рулевым та сухогрузе «Ленинград». Крас­ ноярск — Дудинка, Красноярск — Диксон, белые ночи, енисейские штормы-трясуны, вахты-подвахты, арбузы на север, металл — на юг, одновечерние портовые- романы с клятвами писать и помнить вечно. А на зи­ му, когда теплоходы становились в затоны, я перебирался в совхоз, где работал ночным скотником, «квартировал» в пропахшей мо­ лозивом посудной, читал ночами вслух свои новые рассказы рогатым слушательницам, которых у меня было двести душ, цепочка­ ми привязанных к кормушкам. Снова фронтовыми теплушками загрохо­ тали железные дороги, звонкая молодежь двинулась на целину, разве можно было отстать? В совхозе «Овцевод» в Хакасии я чуть не погиб под колесами самосвала, шофер наехал на копну, за которой мы сидели, ожидая его, ошибка торопыги-води­ теля чуть не стала для меня роковой... Но там, на целине, я приобрел специальность штурвального комбайна «С-6», оттуда, с хакасской целины, привез большой ж ур­ нальный очерк, ошеломивший меня самого потоком читательских писем — ругательных, восторженных, угрожающих, деловых, по­ учительных... Очерк этот с вполне дежурным названием «Здравствуй, земля целинная» я написал в один присест, слегка обработав дневнико­ вые записи, и в ответ на его радиопублика­ цию хлынули письма со всех концов страны. С тех пор после каждой более или менее значительной публикации почта приносит письма читателей, но тайна успеха или не­ успеха у массового читателя, всплесков его внимания всегда остается для меня непости­ жимой. Говорят, в письмах читатель хочет сам себя утвердить, сам о себе заявить, и надо, следовательно, относиться к почте философски, иронически. Серьезный чита. тель писем якобы не пишет, а массовый читает лишь то, о чем интересно поболтать за чашкой чая, в электричке. Настоящую книгу он прочтет после того, как ее позо­ лотят премиями, инсценируют на телевиде­ нии, либо, напротив, разругают, и на нее падет дурная скандальная слава, кого ж после Дюма читать будешь?.. Не знаю, может быть, так, может быть, нет. Помню, как в нашу редакцию чуть не грузовиками возили читательские письма- отклики на - отчеты из зала суда, которые делала одна милая дама. Особенно любила она бракоразводные процессы, очень душе­ щипательно у нее получалось, каждая кор­ респонденция неизменно заканчивалась при­ зывом вернуть неверного мужа семье, законной жене, а злую разлучницу заклей­ мить позором и даж е из города выселить. Но все это трогало читательские сердца, в редакцию шли и шли письма-откровения, иногда это были целые исповеди перед «писательницей», к ней приходили и при­ езжали издалека, ждали ее у под-ьезда ре­ дакции, чтобы глянуть, какая на ней шляп­ ка, сапожки... И все ж е, все же!.. Иной раз больше, чем пространная статья на страницах толстого журнала, взволнует тебя крохотное письме­ цо на тетрадной страничке, которое сочини­ ла и в конвертик запечатала пятиклашка из сельской школы, а в той писульке из десятка слов именно о том, над чем ты сам когда-то проливал невидимые миру слезы... В те вольные давние годы я занимался литературой скорее для души — боль, неве­ домо откуда нахлынувшая, сдавит сердце, не выскажешь — замаешься, расскажешь листу бумаги — полегчает. Пробовал сочи­ нять пьесу, мечталось о трагедии, начинал большой роман... Но писалось — писал, а если нет — откладывал и, собравшись в полдня, завербовывался в геологи на Вос­ точный Саян, где речка Она, где озеро Карахоль... Таскал в отряде геофизиков рюкзаки с землемерией, гонял на маленьких бесстрашных лошадках-монголках вьюки с грузами, заставляли — варил похлебку, уху из свежих хариусов, чай со сгущенкой. Отту­ да, с гор, литература казалась делом нена­ дежным, зыбким. Посылай, что вылилось из сердца, неизвестно куда, неизвестно кому, потом жди-гадай, то ли напечатают, то ли Чехова читать посоветуют. Похоже на ста­ рательство дикое: то ли на жилу пофартит