Сибирские огни, 1984, № 10

идти копать котлован в городе. Бросает в деревне мать и отпа, не по­ нимая, что такое с ним происходит... А это я веду его!.. Анна в золоченых туфельках спускается по коврам , выходит на дождь, ступает по грязным лужам , не понимай, что с ней происходит, идет смотреть, как роют люди котлован... А это я веду ее!.. Я помню пульсом, как сейчас, это б'ыло близко к взрыву, так я напрягался, браток... И вот засыпает ночной дом директора комбината.— Колькин голос вибрирует, рвется, доходит до шепота:— Анна трясется от страха в комнате, ждет, ненавидя его, маленького, в рабочем поту на спине. Федор трясется от страха, откры ­ вая дверь с благородной ручкой, сбрасывая глиняные сапоги, и потом взбегает по лесенке босиком... Они ближе, ближе, два мигающих свет­ лячка, два чужих мира, два сапога пара — ради моего узелка! И вспышт ка, и взрыв, и свистящая музыка — я стремительно падаю на землю. Все! И затянулся мой узелок. А?! А ты говоришь: я не помню. Я помню, браток! Хотя, что с того толку?..— Колька отирает лоб.— А потом Анна и Федор разошлись как в море корабли... Это важно, но уже не важно. Они сделали, что и должны были сделать. Ты понад мой смысл? Пряча от Кольки глаза, я достаю черные очки. Через мягкую чер­ ноту стекол Колька, со слабой шеей и коротким носом, чудится не че­ ловеком, а призраком, отстоявшим, например, много смен подряд у станка, усталым и, как говорится, очень довольным. — Во всяком случае,— я не хочу выглядеть тупым,— у тебя, Коля, сильное воображение. Да! Но я тебе не завидую. — Браток, так ая натура моего характера!— Колька стоит, слегка разочарован , что я не в восторге от его фантазии.— И я всегда говорю за бесплатно!.. И последнее, браточек, от меня.— Колька достает пло­ ский кошелек, вынимает сторублевую бумажку.— З автр а начинается новый бизнест. Хочешь смейся, хочешь не смейся: никто еще у меня не занимал. Я даж е не знаю чувства, с каким люди ждут: отдаст долг или не отдаст?! Возьми, возьми!.. Н аверняка тогда навестишь меня еще р а ­ зок. Я расскажу, как мы ьгроводили Шуру. И, знаешь, ты ведь и Люсе моей понравился... Не забывай, а мы будем ждать. От железнодорожного вокзала есть прямой автобус в аэропорт. Я тороплюсь уехать. Колька меня уже и тяготит, и ранит простотой, и раздраж ает. Зачем он такой — простой? Автобуса нет и нет. Н ам прихо­ дится говорить на пустячные темы. Потом Колька вдруг начинает меня учить жить. Он говорит, чтоб я ушел от тети Гали, чтоб не тянул из нее добрые соки. К ак бы в отместку ему, я говорю, чтоб и он выгонял к чертовой бабушке своих сирот-старичков. Они вряд ли сейчас пропадут, не то время, чтоб пропадать — мы все на учете. Еще я советую бросать музыкальную школу. Благо, если б его окружали спортсмены, например, красивые и атлетичные, а не хилые старички-неудачники, и сторожил бы он, например, консерваторию, а не бездарную музыкалку. — Поздно,— говорит Колька с болью.— Браток они меня окружили. На обратном пути, так случилось, я проспал станцию, тетя Галя пожалела меня будить. Я слегка переживал, не увидев Кольку, не вер­ нув ему сторублевку, а потом подумал и успокоился: успею еще. Нынче, двенаднатого июля, я сошел с поезда в родном цветущем городке. Улыбаясь, что называется, во весь рот, приблизился к буфетной стойке, облокотился. Я был разодетый по моде, свежий и гордый. — Люся!.. Зачем дразните своей коррупцией, Люся?! — Ой, это вы?— Люся приж ала руки к груди:— Коля был бы вам рад. В конце апреля Колька полез на крышу приколотить дверцу, слу­ хового окна. В ветреные дни дверца хлопала и скрипела, донимая чутких сирот-старичков. Самсоныч бросил идею; дорогой Коля,, залезь, 115